Если Никон старался наверстать в церкви то, в чем преуспел Иван Грозный для светской власти, то Аввакум с сожалением вспоминал о „твердой руке" Грозного, способной незамедлительно свернуть шею зарвавшемуся патриарху. „Знаете ли, вернии? - писал протопоп, - Никон пресквернейший - от него беда та на церковь ту пришла. Как бы (был) добрый царь - повесил бы его на высокое древо… Миленькой царь Иван Васильевич скоро бы указ сделал такой собаке!"
Указав царю Алексею Михайловичу, что тот „русак", Аввакум немедленно потребовал: „Перестань-ко ты нас мучить тово! Возьми еретиков тех (никониан. - Авт.), погубивших душу твою, и пережги их, скверных собак, латынников и жидов, а нас распусти, природных своих. Право, будет хорошо!… Понеже суд бывает без милости несотворшим милости".
Гнев Аввакума нарастал, и новому царю - Федору Алексеевичу он предложил уже более четкую программу уничтожения иномыслящих. „А что, государь-царь, - писал он, - ка б ты мне дал волю, я бы их, что Илия пророк, всех перепластал во един час. Не осквернил бы рук своих (человеческой кровью. - А. Б.), но и освятил, чаю. Да воевода бы мне крепкой, умной - князь Юрья Алексеевич Долгорукой! Перво бы Никона, собаку, и рассекли начетверо, а потом бы никониян. Князь Юрья Алексеевич, не согрешим, небось, но венцы победныя приимем!" Что ж, выбор полководца для войны за веру был удачен, ведь князь Ю. А. Долгоруков приобрел к этому времени (послание царю написано в 1676 году) немалый карательный опыт во главе войск, заливших кровью Крестьянскую войну под руководством Степана Разина [16]. К счастью, царь Федор не откликнулся на призыв Аввакума. Что же касается действительно талантливого полководца Ю. А. Долгорукова, то он в 1682 году во время восстания в Москве был казнен народом.
Царь Алексей Михайлович Романов
Аввакум пошел и дальше надежды на привлечение себе в союзники воеводы-карателя. Для истребления врагов „старой веры" хороши были и мусульмане. „Разумеешь ли кончину арапа онаго, - писал он товарищу при ложном известии о смерти судившего его некогда патриарха Паисия, - иже по вселенной и всеа Руския державы летал, яко жюк мотыльный, из говна прилетел и паки в кал залетел, - Паисей александрийский епископ? Распял-де ево Измаил (мусульманин. - А. Б.) на кресте, еже есть турской. Я помыслил: ано достойно и праведно… Распяли оне Христа в Руской земле, мздою исполнь десницы своя, правильне варвар над ними творит!"
Началась тяжелейшая и кровопролитнейшая война России с Османской империей, на Украине и в Приазовье шли жестокие бои - и русофил Аввакум надеялся, что турецкий владыка - „Салтан Магмедович" - отомстит российской церкви („любодеице") и российским людям за гонения на староверов: „Подай Господи! Подай Господи! Не смейся враг, новый жидовин, распенше Христа! Еще надеюся Тита втораго Иуспияно-вича (Тит, сын римского императора Веспасиана, разрушивший Иерусалим. - А. Б.) на весь Новый Иерусалим, идеже течет Истра река, и с пригородком, в нем же Неглинна течет (то есть с Москвой. - А. Б.). Чаю, подвигнет Бог того же турка на отмщение кровей мученических. Пускай любодеицу ту потрясет, хмель-ет выгонит из блядки! Пьяна кровьми святых", то есть единомышленников Аввакума, и потому должна быть уничтожена мусульманским мечом! [17]
Вот уж, как говорится, картина, знакомая до слез. Но мы сейчас должны углубиться не в исторические ассоциации, а в более подробный анализ того, как Аввакум пришел к желанию, чтобы враг уничтожил всю Москву, в которой, надо полагать, даже с точки зрения „огнепального" протопопа, было много невинных людей, да и его сторонников-староверов.
Искренняя, глубокая жалость к страдальцам, мученикам за старую веру, постоянно звучит в сочинениях
Аввакума. Но принципиальная нетерпимость к иномыслию, призывы к истреблению всех „не своих", неодинаковых, логически вели к самоистреблению. Проповедь ухода от мира, в котором восторжествовала никонианская „ересь", пала в пороховую бочку народного отчаяния, вызываемого всем строем жизни феодального государства. В своем крайнем проявлении отчаяние толкало дальше, к уходу из мира, из жизни. Характерно, что призывы и примеры столь противного христианской морали самоубийства исходили не от духовных вождей старообрядчества, а от грубых изуверов (подобных Капитону, Василию Волосатому, попу Александриту и другим), отличавшихся почти (если не вовсе) безумным „неистовством".