ВЛАДИМИР АМЛИНСКИЙ
ПЕРВАЯ БЕССОННИЦА
РАССКАЗЫ
ЧИТАТЕЛЯМ ЭТОЙ КНИГИ
Эта книга о юности… Юность вмещает в себя почти все, что вмещает человеческая жизнь вообще: любовь, разлуку, поиск цели и дела, увлечения и разочарования, смятение и счастье…
Но юность открывает это, остальная жизнь повторяет, шлифует, уточняет, изменяет. Юность непроизвольно таит в себе удивительную яростную силу: силу первооткрытия.
Мир предстает перед юностью вновь — и краски мира ярки и по-утреннему не размыты.
В этой книжке говорится о том, что навеки связано с юностью, о том, что старо и ново, как сама жизнь: о первой любви, первой беде, первом подвиге и первой попытке осмыслить свое существо и смысл своего настоящего и будущего. Юность, как и все прекрасное в мире, не длительна. Она обрывается почти незримо, и ты сам уже не заметил, что скопил и несешь своеобразный груз, который скучно называется «жизненный опыт».
И ты строишь свою судьбу или взламываешь ее, если она сложилась не так, уже наделенный человеческим опытом: опытом не только лишь поступков, но и размышлений, опытом жизни и мысли.
К тебе приходит первая бессонница, а утром ты встаешь и продолжаешь жизнь, идешь из рассветной страны Юности в другую, более суровую и обширную страну, что называется Зрелость.
В эту книгу вошли рассказы, написанные мною давно и, может быть, уже известные вам, и другие, написанные много позже.
Владимир Амлинский
МЫ ЕЩЕ ВЕРНЕМСЯ ЗА ПОДСНЕЖНИКАМИ
Весна уже наливалась, и трава неожиданно запахла тихой, еле ощутимой горечью. И Пашка лег на траву, раскинул руки и подумал о том, что в прошлом году именно в этот день он начал ходить в школу без пальто… Был теплый серый асфальт, и прохладный подъезд дома, и словно бы взбесившийся по весне, гудящий школьный двор за решетчатым забором, выкрашенным в зеленое. А теперь этого уже нет… Теперь есть степь, и этот горьковатый запах, и бледное безразличное небо.
— А все-таки здесь лучше! — назло своим мыслям сказал Пашка. — В сто раз, в тысячу раз лучше!
— Ты что это, Павлуха, сам с собой? — удивленно спросил его Коля Махин, прицепщик.
Махину всего четырнадцать лет, он самый молодой в бригаде. А на втором месте — Пашка.
— Сам с собой, — сказал Пашка. — А ты вот не умеешь.
Махин недоверчиво и удивленно посмотрел на Пашку.
— Видали мы… — сказал он и сплюнул.
— Ни шиша вы не видали, — сказал Пашка. — Не умеешь сам с собой разговаривать, пижон.
Пашка забавлялся. Ему почему-то казалось, что Махин туповат, и это одновременно и веселило и бесило Пашку. И еще его раздражало, что каждые три дня к Махину на полевой стан приезжали отец и мать, как к ребенку в пионерлагерь. Они привозили ему конфеты и орехи, и Махин ночью в одиночестве работал челюстями. Он старался никого не будить и заглатывал целые конфетные горошины. Потом он кашлял. Но в остальном Махин был хороший малый.
— Так что, целинник, слабо́ тебе самому с собой, — лениво сказал Пашка и закурил.
Махин задумался, лег на траву и вдруг быстро проговорил:
— Эх, Русь-тройка. И кто тебя выдумал?..
Пашка нарочито оглушающе захохотал.
— Ладно, — добродушно сказал Махин. — Давай лучше в футбольчик погоняем.
Они погоняли минут десять мяч, но Пашке было неинтересно с Махиным. Городские всегда лучше в футбол играли, чем сельские. Да и потом, один на один — разве это футбол?
— Хватит, — сказал он. — Отдыхать надо. Вечером я заступаю в смену.
Они снова легли на траву, и Махин сказал:
— Вон твой идет.
Ну и зрение у этого Махина! Действительно, вдалеке, в голубоватом степном мареве, перечеркнутом травинками, сквозь которые глядел Пашка, виднелась фигура Егора Зубкова, Пашкиного тракториста. Егор стоял на месте, о чем-то задумавшись, и все глядел, глядел на дорогу, точно ждал кого-то. Потом он пошел к ребятам. Он был высокий, Егор, статный, и когда он стоял возле Пашки, Пашка весь вытягивался и делал вдох, чтобы грудь была пошире. Не хотелось Пашке быть совсем чахленьким рядом со своим трактористом. И все-таки, даже когда он надувался изо всех сил, приподнимал плечи и тянул голову вверх и назад, так что чуть не опрокидывался навзничь, — все равно против Зубкова он был что велосипед против трактора «Беларусь».
— Ты еще вырастешь, парень, — говорил ему Зубков. — Деревцо смолоду в стволе тончит, а потом как заматереет — руками не обхватишь.
И он улыбался Пашке, и Пашка очень любил его улыбку, потому что Зубков улыбаться умел. Здорово он улыбался, радостно!