— Я не казак, — ответил Буденный, — я — иногородний. А Дон знаю. Казак казаку — рознь. Всех под одну гребенку нельзя. Казак — не кулак. Раскулачить — это одно, а расказачивать — другое.
— Вы не правы, — вновь обратился Егоров к Шорину, — подобные директивы давно отменены Центром.
— Я расказачиванием заниматься не буду, — продолжил Буденный. — За одно казачье звание казнить не буду. Казак — это не только жандарм. Я на всех фронтах — на Японском, и на Турецком, и на Германском — вместе с ними был… А Запорожская сечь? А Пугачев? А Степан Разин? Тоже казаки! У казаков своя гордость. Кто придумал седла у казаков отбирать и лампасы спарывать? Да они скорее жену отдадут. А линия фронта через нутро людей проходит: сын — за красных, отец — за белых. Люди в огне мотаются. Понимать надо! Плохо, когда кровь глаза застилает.
А в клубе продолжалось представление.
Председатель. Сейчас известный в четвертом эскадроне конь Шаляпин исполнит песню.
Шаляпин.
Все кони в президиуме и в зале. Игги, иг-ги, и-го-го!
Шаляпин.
Все. Игги, игги, и-го-го! I!
Вдруг па сцену, отталкивая самодеятельных актеров, выскочил Матвей. Поднял руку. Стало тихо.
— Мыль холки и выбивай подпорки! — дико крикнул он. — Командарма смещают.
— Кто?! — рявкнул зал.
— А хрен его знает кто, с усами… Похоже, из армян.
— Братва, не выдадим командарма!
Опрокидывая стулья, зрители и актеры кинулись к дверям.
В парадном зале продолжалось сочетание.
— Вы должны выполнять приказы, а не обсуждать их, — возмущался Шорни.
— Я этого так не оставлю! — кричал Сокольников. — Я буду жаловаться!..
— Вы уже жаловались, — сказал Сталин. — Согласно вашей докладной, состояние наших войск на Кавказском фронте вызывает опасения, а в Конармии, в частности, полное разложение.
— Да! — крикнул Сокольников. — Конная Армия разложилась! Я утверждаю!
— Анархия! — кричал Ефремов.
Тут распахнулись двери, и в зал ворвалась толпа разгневанных бойцов. Впереди всех Матвей.
— Врешь, лахудра! — орал он. — Врешь, харя буржуйская…
— Да как вы смеете!.. — взорвался Шорин.
— Ты можешь меня расстрелять, — кричал Матвей, — но сначала пойдешь к нам в полки, и мы покажем тебе, какой у нас держится порядок! Найди хоть одну раскованную лошадь. И вообще!..
Шорин не нашел слов.
— А что? — в наступившей тишине сказал Сталин. — Может быть, товарищ прав. Идемте посмотрим. Лучше один раз увидеть, чем пять раз услышать.
Все встали.
— Если что увидите, — сказал командарм, — отстраняйте от командования!
Во дворе усадьбы их ждали бойцы и командиры. Лица их были неразличимы в темноте, только цигарки вспыхивали.
— Зря никого не обижали! — кричали из толпы.
— Где санитарные части?
— Бинтов нету.
— Патронов нет…
— Измена!
Буденный поднял руку. Мгновенно наступила тишина…
…В городе и ночью продолжалось движение.
— Смотрите, — сказал командарм, указывая на колонны. Усталые бойцы ехали молча, мерно покачиваясь в седлах, Буденный, широко шагая, вел гостей. Те еле поспевали за ним.
— Смотрите! — говорил командарм.
Во дворах бойцы чистили оружие, сидя у костров, тихо разговаривали, пели.
На площади командарм остановился. Вся площадь была заставлена тачанками. Лошади хрупко жевали сено. Люди спали вповалку. У костров хлебали жидкие щи.
— Смотрите! — сказал Буденный…
…В хате на полу вповалку сидели и лежали люди.
Дверь скрипнула. В дверях показался Буденный. За ним входили члены РВС.
— Здорово, ребята… — сказал Буденный. Бойцы вскочили и нестройно ответили на приветствие.
— Сидите, — сказал Буденный. — Ну и накурили вы, ребята, дохнуть нечем.
В комнату вбежал взводный.
— Извиняюсь, товарищ командарм, заспал, не скомандовал, — произнес он глухим голосом.
— Ты пьяный? — грозно спросил Буденный.
— Чего? — не понял взводный.