========== Глава 1. В радости и горе ==========
На сороковом году жизни Густав впервые встретил ангела.
До этого поистине поворотного момента биография скромного стряпчего при одном из ушлых петербургских адвокатов не пестрела разнообразием — католическая школа, приемлемое для хорошего мальчика из небогатой немецкой семьи образование, бойкий дядя, взявший на небольшую должность по судебному ведомству, мессы, почтение к родителям и ежемесячные отчисления во всевозможные фонды призрения. Еще в юности Густав смирился с тем, что не интересен никому — ни сверстникам в школе, ни преподавателям в университете, ни дамам, ни даже родной семье. Светловолосый, зеленоглазый и несколько тщедушный, он слыл человеком в высшей степени ответственным, послушным, исполнительным, непритязательным — но не более. Лишенным огонька, как выражался дядя, с громким хохотом хлопавший худосочного племянника по спине каждое утро, проходя мимо. Густав на это всегда лишь почтительно кланялся и возвращался к работе. Коллеги и не помнили, слышали ли от него хоть раз что-то, кроме общепринятых слов приветствия и благодарности.
Но однажды дядюшка, пребывая в явном подпитии, вручил Густаву билет в оперу и напутствие покинуть рабочее место поскорее, дабы своей постной рожей не сбивать приглашенных генералов с правильного настроя. Порой дядя брался за дела крайне сомнительные, и не желавший знать подробностей Густав покорно направился подальше от звона шампанского и дамского смеха.
Каково же было его удивление, когда выяснилось, что и того, и другого в опере было в избытке. Испуганной тенью метался он из угла в угол, совершенно не понимая, как вписаться в полностью противоположный ему мир. Коря свою манеру приходить загодя, он никак не мог дождаться, когда же двери зала откроются и появится шанс спрятаться в партере, подальше от ярких люстр и смеющихся компаний. Наконец боги сжалились, Густав занял свое место — крайне дурное, в самом углу — и несколько успокоился. Сцена практически не просматривалась, но на фоне всех переживаний это казалось благом — получилось привычно затеряться среди толпы. Густав уже почти пришел в себя, как откуда-то сверху и сбоку расслышал звонкий смех и родную немецкую речь, свободную от привычных петербургских акцентов. Он поднял глаза и увидел статного молодого человека и ангела, сидящего подле него.
Объяснить произошедшее стряпчий не мог. Покатые белоснежные плечи, восхитительно обрамленные роскошным вечерним туалетом, остановили дыхание. Глубокие черные глаза, аккуратно уложенные локоны, неповторимый по своей изящности профиль — юная дева в ложе над ним была изумительно идеальна, неотвратимо чарующа, той красотой, что разрушала империи и заставляла землю крутиться. Густав и не заметил, как закончился первый акт и зажегся свет, но стоило ангелу встать, тут же вскочил сам и чуть ли не выбежал из зала с единственной надеждой — увидеть даму еще раз. Крайне поспешно подойдя ко входу в её ложу, он никого не обнаружил и было расстроился, но тут его внимание привлек странный шепоток с примесью возмущения. С верха витой лестницы, откуда Густав и две дамы в летах взирали сейчас на её подножие, открывался недвусмысленный вид на то, как перед ангелом склонился кавалер. Мысленно стряпчий застонал. По всему выходило, что юноша тверд в своих намерениях, а значит, прими незнакомка его ухаживания — а отчего не принять, если тот молод, богат и хорош собой? — Густав в ту же минуту лишится даже права смотреть на это великолепие. Но дальше случилось невероятное. Коленопреклоненный юноша протянул даме руку, но та, вместо смущенного румянца и прочих принятых условностей, вдруг со всего размаха залепила ему пощечину и ушла прочь, к выходу.
На второй акт ангел не вернулась, но разыгравшуюся сцену видело достаточно людей, чтобы остальную часть представления зал только о ней и шептался. Густав сидел с совершенно каменным лицом и жадно, словно губка, впитывал слова и недомолвки. Оказалось, что шанс увидеть ангела еще раз у него был. Для этого достаточно хоть изредка ходить в оперу.
Матильда. Отныне Густав просыпался с этим именем, с ним же он и засыпал. Повсюду, куда бы ни упал взгляд, мерещилась ему черноокая красавица со строгим взором и неулыбчивым лицом. В опере, где с некоторых пор бывал он практически еженедельно, она всегда сидела в одной и той же ложе, и всё представление он мог любоваться идеальностью и совершенством. Судачили о ней много. Молодая, богатая, единственная наследница крупного промышленника, причем еще и с дворянскими корнями по матушке. Поговаривали, что та, несмотря на разницу в происхождении, выскочила замуж за приезжего польского буржуа наперекор и родителям, и вере, а воспитанием дочка вышла точная маменькина копия: вопиюще прямолинейная, не терпящая ни лести, ни охотников за её состоянием, каковых находилось преизрядно. Как выяснилось, опера — чуть ли не единственное место в свете, которое Матильда посещала, и посему именно в опере к ней и пытались прорваться неугомонные толпы кавалеров, коих она с неукротимостью лесного пожара раз за разом отбривала колким словом или, когда те наивно полагали причиной отказа смущение, хлесткой пощечиной. Даже маленький шанс, что именно на него она посмотрит в толпе, именно к нему обратится, пусть и с целью отругать, казался Густаву стоящим самой его жизни. Быть замеченным Матильдой — предел мечтаний. Но подойти не решался. Каждый раз покупал букет ирисов, стоял подолгу, глядя на одинокий силуэт в строгом черном платье, и не находил в себе сил на последний рывок, словно приблизься он — как мотылек сгорит в её свете.
Дядюшка лишь добродушно посмеивался — шутка ли, похоже, набожный племянничек влюбился в артистку! — и даже чуть повысил жалование, намекнув, мол, будущему семьянину это пригодится. От одной подобной мысли Густав оторопел настолько, что за день, кажется, перепортил вообще всё, до чего дотянулся, и был отправлен домой с подозрением на болезнь.
Происходившее и вправду с каждым часом всё более смахивало на лихорадку. Его буквально колотило и пробирал озноб, но закрыть окно не давал идущий откуда-то изнутри, плавящий жар. Густав метался по комнате, из угла в угол, и снова и снова проигрывал в голове слова дяди. Семьянин. С ней. Стать семьей. Быть рядом, поддерживать, иметь право видеть, слышать, говорить с ангелом. Положить к её ногам весь мир, если потребуется. Что угодно, любое условие готов он был осуществить, лишь бы её взгляд задержался на нем хоть на секунду. Вероятность счастливого исхода была сродни чуду, но, в конце концов, она всё-таки была. Измотав себя донельзя, Густав повалился на кровать.
Матильда. Закрыв глаза, он видел её так же ясно, словно она стояла рядом. Эти сводящие с ума покатые плечи, эти руки, которые хочется целовать в забытьи, глаза, отразиться в которых предел мечтаний любого… Не считавший ранее себя способным хоть на какие-то эмоции, сейчас Густав сгорал от любви в разы сильнее, чем от лихорадки. В какой-то момент сознание помутилось настолько, что он схватил перо и принялся изливать душу бумаге, восхваляя, обожествляя, умоляя о встрече. В бреду запечатал письмо, написал адрес, спустился и передал его с мальчонкой при стороже. Поднялся в комнату, упал на диван и, закрыв глаза, крепко заснул.
Завтра решится его судьба. Завтра они встретятся.
Сидя у фонтана и сжимая в руке букет ирисов, Густав смотрел в одну точку. За последние полчаса эйфория ожидания сменилась паническими атаками. Решимость, которой казалось преисполнено письмо, тем быстрее покидала его, чем явственнее замечал он происходящее вокруг. Прогуливались пары. Молодые юноши с молодыми девушками, пожилые семьи. Людей его возраста почти не было. В голову лезли неприятные вопросы. Чего ради ангелу соглашаться на этот брак? Что стряпчий мог предложить ей? Сватовство стало бы понятно, будь он богат. Но финансовое положение оставляло желать лучшего, и даже взятый лишний раз в аренду фрак прожигал дыру в его бюджете. И ко всему этому Густав был и не молод, и не знатен, и не красив. А она — состоятельная, хорошенькая юная наследница влиятельной семьи.