После обеда он снова появился в дверях.
— Родионыч, зайди-ка на минутку, — пригласил Никандра. — Я к тебе имею секретный разговор, — вполголоса продолжал Ставорский, когда они уселись возле стола на табуретках. — Видишь, что за народец приехал? Я думаю о твоей дочке. Славная девка, как бы не опутал ее какой-нибудь проходимец. Так, ради забавы… Я это говорю вот почему: пора мне жениться. Лучше Любаши, пожалуй, себе пару не найду. Как ты посмотришь на это, а?
Никандр долго теребил щетинистый подбородок, задумчиво глядя в окно на привольную ширь Амура. На кирпично-красном, продубленном солнцем и ветром лице его не дрогнул ни один мускул, ничто не выдавало на нем работы мысли, разве только в оловянных глазках таилось что-то недоброе, суровое.
— Подумать надо, Харитон Иванович, — сказал он наконец. — Дочь у меня порядочная, в девках не засидится.
— А меня ты, что же, считаешь непорядочным?
— Вот вы мне скажите, Харитон Иванович, — подумав, с трудом заговорил Никандр, — вы за какую власть? Я хочу по-честному, по душам.
— За такую же, за какую и ты, Родионыч, — какая лучше кормит. — Ставорский усмехнулся, многозначительно посмотрел на Никандра.
— Вот в чем вся и загвоздка. Сейчас ты тут, а завтра тебя нет. А дочь-то у меня одна… Это если чужая овдовеет, то до нее и дела нет. А своя дочь ведь вот здесь, под сердцем! — Никандр постукал себя большим пальцем по груди. — Подумать надо, подождать маленько и посоветоваться с хозяйкой. Да и с дочкой надо поговорить…
— А может, я сам с ними поговорю?
— Это пожалуйста, ваша воля. Я-то все-таки родитель, — как-то неопределенно сказал Никандр и встал. — А вас, Харитон Иванович, что ж, я вполне уважаю, человек вы сурьезный, против такого зятя я бы не возражал, конечно…
С тем и направился к двери.
Хотя было и очень тесно, новочеркасские комсомольцы разместились в двух палатках. Одну пришлось перегородить пополам одеялом: в правой половине поселились четверо ребят, в том числе Захар и Аниканов, в левой — три девушки, и среди них «стриженая» — Леля Касимова.
Когда немудрящие пожитки были разложены, доски на козлах застланы одеялами, в мужскую половину вошла Касимова.
— Ребята, есть заманчивая идея, — сказала она, откидывая пятерней рассыпающиеся белокурые волосы. — Кому-нибудь пройтись по избам и попытаться купить кринку молока и на каждого хотя бы по паре яичек. Как считаете?
— Говорят, скоро обед, — сообщил Аниканов. — Церквушку спешно переоборудуют под кухню и столовую, сам видел! Там пристраивают еще целый павильон.
— Но там же опять будет перловая каша, — взмолилась Касимова. — Хоть бы раз вкусно поесть!
— А что, пойдем, Андрей? — предложил Захар. — Заодно взглянем, как живут тут люди.
Все сложились по три рубля, и Захар с Аникановым отправились за покупками. Неподалеку от церкви они остановились, решая, в какой дом зайти.
— Вот, видно, богато живут, — указал Аниканов на добротную избу, срубленную из толстого листвяка.
Двор закрывали огромные глухие ворота, похожие на триумфальную арку. По бокам — высокие, могучие столбы, как колонны, над ними двускатная, в прозелени древнего мха, тесовая крыша с узорчатым многоярусным кружевным карнизом.
Долго крутили друзья массивное кольцо громыхающей щеколды, пока вошли во двор. Там их встретил большой буровато-пегий пес; он лаял басисто, глухо, словно в трубу, но не злобно, а почти безразлично. По-видимому, он уже привык за этот колготной день к бесчисленным посетителям и ему надоело облаивать их.
Гостей встретила Любаша, вышедшая на крыльцо.
— О, да тут наша знакомая! — весело воскликнул Аниканов. — Тогда еще раз здравствуйте!
— Здравствуйте еще раз, — улыбнулась Любаша. — Вы поселяться на чердак?
— Нет, мы уже поселились. Молока или яичек можно у вас купить?
— Я не знаю, папашу нужно спросить. Проходите в избу, он дома.
Никандр встретил их неприветливо. На продолговатом красном лице его с жесткой рыжей щетиной злобно, как у дикого кабана, сверкнули маленькие оловянные глазки.
— Нету продажного, — коротко сказал он. — Жильца из ваших начальников содержим.
На голоса из своей комнаты вышел Ставорский. Недружелюбно окинув взглядом парней, он спросил с заметным раздражением:
— Что? Молока? Вы дискредитируете комсомол! Разве вас не кормят?
Но, присмотревшись к буденовке и шинели Захара, на которой еще оставались синие петлицы кавалериста, спросил:
— Купил обмундирование или в самом деле из кавалерии?
— Из кавшколы, демобилизован.
— Почему?
— Упал с лошадью на препятствии, сломал ногу и ключицу.
— Давно?
— В феврале.
— В какой школе был?
— В Новочеркасской.
— Вот как! Знаешь там двадцать девятый и тридцатый кавалерийские полки Блиновской дивизии?
— А как же, вместе на маневры ходили. Вы, случайно, не служили там? — спросил Захар, обративший внимание на кавалерийские галифе Ставорского.
— В Новочеркасске нет, в Блиновской дивизии служил, в двадцать восьмом году. Потом на КВЖД был переброшен. Из Блиновской дивизии кто-нибудь есть среди приехавших?
— Из Новочеркасска нет никого.
— Жаль… Степановна, — обратился он к жене Никандра, — ты, может быть, посоветуешь им, у кого купить молока?
— У Гликерии Савкиной, должно, есть, у нее две коровы доятся. — Фекла вышла из-за печи, круглая вся, миловидная и тихая, с гладко зачесанными назад, на пробор, лоснящимися черными волосами.
Несмотря на свои годы, она еще не утратила той простой, милой русской красоты, которая как-то своеобразно, может быть в более облагороженном виде, передалась и Любаше.
— Это далеко? — спросил Аниканов. — Гликерия, вы сказали?
— Спросите Савелия Бормотова, — вступился мрачно молчавший до сих пор Никандр. — Пройдите вниз по порядку, третья изба по левой руке будет.
— Ну, извините за беспокойство, — сказал Аниканов. — До свидания.
— Подожди-ка, кавалерист, зайди сюда на минутку, — сказал Ставорский Захару. — А ты пока постой там, — мельком бросил он Аниканову.
— Слушаю. — Захар встал по команде «смирно», переступив порог чистой комнаты, в которой жил Ставорский.
— Садись-ка. Мы с тобой тут не военные. — Он показал на табурет у стола. — Как фамилия? Та-ак… Меня зовут Харитон Иванович Ставорский. Я вот с чем: пойдешь ко мне на конный парк?
— А чего там делать?
— Сейчас возчики мне нужны. А там бригадиром станешь, а может, даже моим заместителем. У тебя как с грамотешкой?
— Кончил шэкаэм, да вот полтора года в кавшколе был.
— Это что такое — шэкаэм?
— Школа крестьянской молодежи, все равно что семилетка.
— Ага, ну что ж, образование приличное, так что и помощником сможешь быть у меня. Коней-то любишь?
— Да, люблю, конечно. Но как-то уже отрешился от них…
— Настоящий кавалерист никогда не отрешится от коней. Ну, решай.
— Самому мне неудобно просить. Вы поговорите, кто там будет распределять. Если пошлют — пойду.
— Хорошо, завтра к вечеру заходи ко мне. Договорились?
Едва вышел Захар с Аникановым в коридор, как Андрей сразу с вопросом:
— Чего он тебя звал?
Выслушав, решительно посоветовал:
— Соглашайся, Захар, даже не думай! Само счастье в руки плывет. Это ведь здорово — заместителем, а? — Аниканов не без зависти посмотрел на Захара.
Тот ничего не ответил.
Уже за воротами Аниканов, вспомнив Никандра, усмехнулся:
— Видел, как гостеприимно встретил нас хозяин?
— Да, видно, допекли-таки его. А богатырь какой, а? Вот уж где темная, брат, силища! Такому и на медведя не страшно, голыми руками хребет поломает.
— Конечно, разве не жаль такое подворье бросать? — вздохнул Аниканов. — Вон какой бастион соорудил — крепость, а не дом.
Подворье Савелия Бормотова не отличалось такой добротностью, как у Никандра, хотя все постройки тоже были рублеными. Выглядело оно просторнее, но с невысоким забором, обычными воротами и покосившейся стеной в конце длинного скотного двора. Двор был невероятно загажен коровами и свиньями.