Был ли образ мыслей товарищей Гитлера иным, чем у солдат, с которыми они должны были столкнуться, в своей готовности к массовым убийствам? Не обязательно, если теория германской военной институциональной культуры как подстрекателя "абсолютного разрушения" верна. Германия отличалась от других стран, говорит нам теория, по одной простой причине, которая мало связана, если связана вообще, с идеологией политических убеждений: недостаточность гражданского надзора над военной машиной Германии. В то время, как в других странах политическая сфера и общество предположительно останавливали вооружённые силы от тяготения к "абсолютному разрушению" и "окончательным решениям", вооружённые силы Германии были конституционно автономны и независимы в Германском Рейхе. Тем самым они были изолированы от критики и внешних вызовов. Хорошим примером этого, говорят нам, является различие в том, как Британия и Германия плохо обращались с голландскими колонистами в Бурской войне и в резне Хереро и Нама. В действительности, сравнение проявляет нечто весьма различное, в самом деле нечто, что помогает нам понять, почему полк Листа стал столь близок к осуществлению резни: на одном уровне, сравнение чрезвычайно проблематично, поскольку оно сравнивает случай скверного обращения белых европейских колонистов с аборигенами. Однако на другом уровне сравнение очень показательно в объяснении поведения немцев в целом, равно как и поведения полка Листа в частности: главное различие между Бурской войной и немецкой Юго-Западной Африкой не лежит, как утверждается, в откликах на два кризиса (которые были, в конечном счете, очень схожи), но в различном временном масштабе, в котором разворачивались кризисы и в котором германские и британские власти отвечали на них.
Настоящая разница состоит в стремительном проведении военных мероприятий в случае Германии. Даже хотя отмена германской политики против Хереро, последовавшая за протестами в политических кругах и в прессе, наступила гораздо быстрее, чем в случае Британии, она в конечном счёте пришла слишком поздно, так как Лотар фон Трота, немецкий генерал, командовавший кампанией против Хереро, уже смог убить большой процент населения Хереро. Таким образом, Германия не отличалась не из-за предполагаемого недостатка гражданского надзора над военными, но вследствие её быстрого проведения войны.
Быстрое ведение войны Германией было результатом не конституционных мер в ней, но исторического опыта относительной финансовой и военной слабости Пруссии и её географического положения в сердце Европы. Уроки возникновения и выживания Пруссии как самой малой из европейских великих держав с семнадцатого века состояли в том, что Пруссия могла выигрывать войны против держав только в том случае, если она побеждала их быстро и создавая тактическое и оперативное превосходство. Неотъемлемой логикой этой политики, в противоположность к логике национал-социализма, было быстрое уничтожение военной способности противника, нежели самого противника. Вдобавок вооруженные силы Германии должны были оглядываться на парламент, который всё менее соглашался выделять вооружённым силам те уровни финансирования, какие полагали требующимися военные планировщики. По контрасту с этим, более милитаристское германское общество тем самым иронически создало бы военную машину, которая чувствовала бы себя менее склонной прибегать к крайним мерам.
Это то, что предопределило план Шлиффена; это также то, что предопределило немецкие зверства в конце лета 1914 года и что почти превратило людей полка Листа в исполнителей бойни. Другими словами, осознание существования бельгийских партизан подразумевало то, что вооружённые силы Германии будут задержаны, что в свою очередь, угрожало быстрой победе в прусском стиле. Результатом были чрезвычайные и жёсткие меры, как предположительно быстрый и эффективный способ обращения с партизанской войной и создания средства устрашения на будущее. Тем не менее, политика обращения к экстремальному насилию как противоповстанческой стратегии во время вторжения во Францию и Бельгию, была слишком коротко живущей для теории о том, что армия Германии всегда обращалась к "абсолютному разрушению", чтобы быть верной. Политика не должна была останавливаться до тех пор, пока не были бы достигнуты цели "окончательного решения" вопроса уничтожения партизан и германского прорыва через французские и британские позиции. Однако на самом деле было обратное; зверства были свёрнуты.
Что же тогда объясняет стремление солдат RIR 16 в конце октября вешать население маленькой бельгийской деревни? Это было соединение шести факторов, которые мы можем только изложить здесь, но не обсуждать в деталях. Первым было ожидание партизанской войны, рождённое из исторического опыта 1870-1871 гг. (и которое в случае полка Листа было внедрено в головы его солдат во время ускоренного обучения в Лехфельде); второе – воспринимаемая необходимость быстрого уничтожения французской военной мощи (но не Франции или французов), происходившее из исторического опыта Пруссии; третье – относительная военная и финансовая слабость Германии; четвёртое – тот факт, что большинство состава полка RIR 16 было плохо обучено как солдаты; пятое – "дружеский огонь", который воспринимался как огонь вражеский; и шестое – более сильное, чем ожидалось, бельгийское сопротивление во время германского продвижения, а также кратковременное использование десятков тысяч бельгийских солдат в необычной форме (или вообще без формы), что создало законченное смятение. Это был вид потрясения, который почти превратил бы состав полка Листа в массовых исполнителей бойни гражданских лиц. Однако, был ли это лишь вопрос времени, прежде чем Гитлер и его товарищи стали бы вовлечены в зверства против гражданских лиц и солдат противника, и существовала ли, таким образом, прямая линия от поведения полка Листа к последующим убеждениям Гитлера, всё ещё остаётся под вопросом. К настоящему моменту, 28 октября, пора было им приготовиться к их первому сражению.