— Ты? Рассказывал матерную частушку? — её удивление не было наигранным.
— Ты расскажешь её мне?! Интересно, как ты материшься? Я даже представить не могу — Алла остановилась.
— Мне казалось, ты такой невинный, чистый: стесняешься, краснеешь.
— Нет, правда? — она смотрела прямо в глаза.
— Я в армии эту частушку услышал. Не такой уж я и невинный.
— А сколько тебе лет?
— Двадцать пять… скоро будет.
— А мне скоро сорок… мальчишка!
— Ну рассказывай свою похабную частушку!
— Алла, это не моя частушка…
— Рассказывай!
— Шёл я лесом-просекой, нашёл… пизду с волосиком, волос сбрил, а кунку съел, только секиль захрустел…
— Он, чё съел?
— Секиль… ну… клитор.
— Фууу! — она замахала рукой — Фуу, какая гадость! Меня сейчас стошнит…
Георгий вспомнил, что было с Колей, когда он пропел ему частушку.
Это был второй рабочий день в бригаде, когда он, после армии, устроился в институт.
Сидели в курилке, в перерыв.
— Ну дембеля, расскажите что-нибудь смешное из армейской жизни! Анекдот какой-нибудь?!
Коля смотрел на Славку и Георгия.
— Я люблю смешные истории!
— Есть частушка — вспомнил Георгий.
Её пел под гитару один из дембелей, родом из Карелии.
— Давай частушку! — согласился Коля, уже улыбаясь.
Не успел Георгий договорить последнюю строчку, Колька покатился со смеху, хватаясь за живот.
Георгий смеялся, глядя, как смеётся Колька.
Остальные, в курилке, тоже смеялись, заразившись Колькиным смехом.
Просмеявшись, отдышавшись, и протерев глаза, Колька, с кривящимися губами, готовый вот-вот снова закатиться, проговорил — Ну-ка ещё раз! Как там? — и начал первую строчку.
Вторую проговорил Георгий, а третью и четвёртую, по памяти, Колька. Но в последней строчке смог выговорить только — Только сек… — и снова закатился, зажимая живот!
Остаток перекура, он несколько раз пытался проговорить частушку полностью, но так и не смог, каждый раз закатываясь хохотом и хватаясь за живот.
И весь остаток смены (!), встретив Георгия, Колька останавливался, его колени подкашивались, губы кривились и, вытягивая правую руку, он начинал хохотать!
— Тебе не идёт материться. Ты не такой: не мужлан.
Георгий вспомнил, как напрягалось всё нутро, когда он слышал матерную речь на улице.
Тогда ему было семнадцать лет.
— Пойдём в дом. Я замёрзла и спать хочу.
Алла, прижимаясь к Георгию, подтолкнула его к гостинице.
Глава пятая. День второй (вторник)
Ночью в деревне тишина. Даже собак не слышно. Петухи пели, но в гостинице с петухами никто не встал.
Бабе Варе не спалось.
Год назад она схоронила Фёдора и осталась одна. Детей у них не было, не дал Бог. Корову пришлось продать, одной уже не управиться. В придачу продала и сено, а вырученные деньги отложила на чёрный день. Что за чёрный день такой, она не знала. Но так все говорили, вот и она подумала об этом, когда, завернув стопку сторублёвок в целлофан, сунула свёрток в сундук.
Пропел первый петух, ему откликнулся другой. Третьего она не услышала. Видимо пел где-то на другом конце деревни.
Баба Варя вздохнула; когда была Марта, она вставала, одевалась и готовилась к дойке. Прошёл уж год почти, как продала Марту, а привычка, просыпаться с первыми петухами, осталась.
Сон не шёл, и она встала, оделась и заправила кровать. Подушки взбила и положила в изголовье одну на другую.
Спать с одной подушкой она не смогла: снился покойный муж с подушкой в руках. Он перестал сниться, когда она догадалась вернуть его подушку, убранную в сундук, на место.
Баба Варя прошла на кухню и, нащупав левой рукой выключатель на стене, включила свет. Васька недовольно мыркнул, потянулся и ушёл, пошатываясь, в темноту комнаты досматривать сны про мышей.
Она включила плитку и, набрав из ведра воды в чайник, поставила греть. Выйдя в сени взяла помойное ведро, в которое ходила ночью, вынесла к туалету и выплеснула на траву. Из бочки зачерпнула немного воды, и сполоснув ведро, поставила его вверх дном рядом с бочкой.
У соседей в сарае горела лампочка, бренчало ведро и слышался ласковый голос Натальи.
— Ну, Пеструшка! Девочка моя, стой на месте, ведро опрокинешь! Ну, хорошая моя, немножко ещё потерпи!
И вжикали, и вспенивались струи парного молока, звонко ударяясь в дно и стенки ведра.