– Юрий Витальевич, вам нужно держаться солиднее, ведь вам уже тридцать восемь лет, а вы бегаете, как мальчишка!
Юрка смотрел на нее виновато и, наконец, смущенно пробормотал:
– Я больше не буду.
Она только вздохнула, наша Ада Федоровна. Уж она-то всегда «держится солидно», хотя, я уверена, младше Юрки. Просто есть такие люди – взрослые с детства. Гордая красавица Ира – яркий тому пример. А я, наверное, еще долго буду девчонкой. А Юрка – вечный мальчишка. Я никогда бы не подумала, что ему уже тридцать восемь! Думала, двадцать с чем-то. И вообще, он какой-то такой – без возраста. И я никогда не думала, что у него может быть такое «интеллигентное» отчество: Витальевич. У него круглое лицо, нос картошкой – вылитый Петрович.
У него нет ни жены, ни детей – он, как пишут в романах, «робок с женщинами» и прекрасно чувствует себя только с детьми. Сам он навсегда остался в детстве, и, мне кажется, его должны приводить в ужас те вопросы, которые взрослым приходится решать ежедневно. Я, например, могу представить, какое мучение для него заплатить в сберкассе за свет, как строгие тети гоняют его от одного окошечка кассы к другому, а он покорно идет, даже не пытаясь спорить. Но это вовсе не значит, что он безынициативен и ему чужд организаторский талант. Если бы это было так, он не был бы самым лучшим вожатым, а то, что он – самый лучший вожатый, признают не только все ребята, но и все воспитатели, и даже сама Ада Федоровна. Никто лучше него не может организовать занимательную викторину или двухдневный поход в горы с ночевкой. Еще ни разу во время похода не было такого, что он чего-то не предусмотрел, а кому неизвестно, что в походе иногда подстерегают самые невероятные неожиданности.
Анна Павловна – в городе, Юрка – здесь, девчонки – спят, у мальчишек – тихо, Ира все не возвращается, и мне кажется, сейчас самый удобный момент сделать то, о чем я всегда мечтала: подойти и сказать. И даже хорошо, что он спит и не услышит. Главное – я скажу и успокоюсь.
Я встаю и подхожу к нему. Сейчас я положу правую руку на его плечо – я всегда делала это в своих мечтах, а сейчас я сделаю это наяву. А потом я тихо скажу ему то, что уже давно собираюсь ему сказать.
Я кладу руку на его плечо, и Юрка, не меняя позы и не открывая глаз, кладет свою руку поверх моей.
Я замираю от неожиданности: он не спит, что ли? но уже не могу остановиться, наклоняюсь к самому его уху и тихо говорю, будь что будет, я не могу больше молчать, пусть он отругает меня, пусть посмеется, пусть начнет воспитывать, мне все равно, меня переполняет огромное чувство, которое вмещается в три коротеньких слова:
– Я тебя люблю.
Нет, он, конечно, не будет ругать, смеяться или воспитывать. Ведь это же Юрка, а не какой-нибудь обычный воспитатель. Он просто станет объяснять, что это – нормально, все влюбляются в первый раз в таком возрасте, но потом все пройдет и забудется – я сто раз видела это в кино и тысячу раз читала в книгах и все равно не могу поверить, что это счастье, эта боль может когда-то пройти.
Юрка ничего не объясняет, он смотрит на меня умными и добрыми глазами и говорит:
– Я тоже тебя люблю.
Этого не может быть и, наверное, я уже сплю, потому что так он отвечал только в самых смелых моих мечтах. И еще мне страшно, потому что в кино после таких объяснений всегда начинают целоваться и он все-таки взрослый мужчина, ведь ему – ужас! – тридцать восемь лет, а я ни к чему такому совершенно не готова.
Юрка бережно подносит мою руку к своим губам и осторожно целует ее, как будто я какая-нибудь принцесса. А я вовсе не принцесса, а самая обычная девчонка и даже не красавица, как Ира. И выгляжу на четырнадцать, хотя мне уже пятнадцать.
В смятении я ныряю в свою кровать и дрожу от волнения, и никак не могу согреться в душную летнюю ночь под теплым одеялом.
Юрка уходит в спальню к мальчишкам. Как я буду разговаривать с ним завтра, не представляю.
* * *