Женька плелась в хвосте, прихрамывая и всё больше отставая, злилась на всех и на себя тоже: «И чего я бегу за ними? Вот сяду и буду сидеть, пусть идут себе». И Женька уселась прямо на траву, рядом с тропинкой. Остаться одна она не боялась, лес любила, – что из того, что по бревну ходить не умела! – а в лесу она – как дома, никогда не заблудится, да и чего тут блуждать – тропинка – вот она.
Как ни странно, первым Женькино отсутствие заметил Стёпка. Вдруг резко остановился, оглянулся: «Где эта непутёвая?» Тут-то и Маша с Лизанькой заохали – и вправду, Женьки не видать. Степан ругнулся – у Лизаньки уши заалели, котомку на землю кинул, бросил на ходу: «Ждите здесь» и – бегом назад.
– Убьёт её, – прошептала Лизанька.
– И как же мы не углядели, – сокрушалась Маша, не обращая внимания на Лизанькины слова.
Стёпка её ещё издалека заметил – сидит на дороге, горемычная. «Ревёт, поди». Подошёл, присел на корточки, в глаза заглянул. Глаза у Женьки были злые и абсолютно сухие.
– Ну, чего сидишь? – спросил Стёпка. Спокойно так спросил, ровным голосом.
– Нога болит, – пожаловалась Женька.
– На руках тебя нести, что ли? – поинтересовался Стёпка, всё так же спокойно.
– Ладно уж, сама дойду, а то ещё надорвёшься, – и, держась за Стёпку и нарочно сильно хромая, заковыляла по тропинке, то и дело спотыкаясь и останавливаясь. Стёпка тащился рядом, размахивая лёгкой Женькиной котомкой.
– Женечка, да что с тобой, – кинулась к ней Маша.
Лизанька только губы поджала: «Вечно Женька со своими фокусами».
Теперь плелись еле-еле, приноравливаясь к Женьке.
– Скоро дойдём до речки, – сказал Степан, – костёр разведем, пообедаем, отдохнём... Может, и нога болеть перестанет, – поддел он Женьку.
Она промолчала, но захромала еще сильнее. Наконец, добрались до речки. Вскоре Стёпка притащил несколько рыбёшек, кинул их Маше и Лизаньке:
– Нате, девчата, варите.
Сам костром занялся. Маша с Лизанькой хлопотали, рыбу чистили. Женька в сторонке уселась – Маша ей чистой тряпкой ногу перевязала – и сидела она одинокая, больная и несчастная.
– Эй, – крикнул ей Стёпка, – ты чего там уселась? Нога болит, так руки же на месте. Иди рыбу чистить.
– Я не умею, – тихо и упрямо ответила Женька.
– Эх, ты, неумёха. А что ты вообще умеешь? Кушать, небось, умеешь?
– А я и есть не буду, – разобиделась Женька. – Сами ешьте.
Так и не сдвинулась с места.
Уха сварилась, Маша разлила её по мискам, Женьку позвала, но та даже не шевельнулась. Степка взял миску с ухой, хлеба ломоть и пошёл к Женьке.
– Да пусть голодная посидит, – сказала Лизанька, – меньше ломаться будет.
– Что ты, Женьку нашу не знаешь, – вздохнула Маша. – Скорей с голоду помрёт из-за своего упрямства.
Стёпка протянул Женьке миску с ухой и сказал примирительно:
– На, поешь.
– Не буду, – заупрямилась Женька.
– Идти далеко, свалишься ещё по дороге, голодная-то. Отец твой меня тогда точно на каторгу отправит.
– Туда тебе и дорога, – отчётливо произнесла Женька.
Ей показалось, что Стёпка сейчас выльет уху ей на голову, да в придачу ещё миской по лбу стукнет. Но Стёпка, видно, нечеловеческим усилием воли сдержался, сунул Женьке миску, прикрикнул:
– Ешь давай! – и пошёл, не оборачиваясь.
Женька начала послушно хлебать уху, будто и не спорила.
После привала и вправду быстрей шли. Маша с Лизанькой впереди, шагали бодро и песню затянули, чтобы веселей идти было. Женьке надоело хромать изо всех сил, но шла всё равно медленно, прихрамывая и спотыкаясь, и всё время на Стёпку ворчала, шёл бы он впереди, а то она из-за него спотыкается. Но Стёпка шел последним, боясь, что Женька опять потеряется, и отвечал ей в том же духе, что спотыкается она не из-за того, что он на неё смотрит, он на неё вообще не смотрит, чего на неё смотреть, и посмотреть-то не на что, не то что Маша – и коса, и щёки румяные, и всё остальное, а спотыкается она, Женька, потому, что не только шить и рыбу чистить, но и ходить, как все нормальные люди, не умеет.