— Спасибо, на здоровье не жалуюсь.
Это был отзыв.
Тётя Даша растерянно молчала: второй полицай невозмутимо ждал, что будет дальше.
Виктор понял её замешательство и, толкнув Сергея локтем, сказал:
— Не беспокойтесь, это тоже наш.
— Это другое дело, — сразу же успокоилась тётя Даша и торопливо заговорила: — В воскресенье ваша рота выступит вместе с немцами на партизан. Передайте старшему: приказано сделать так, чтобы ваши товарищи в этот бой не попали. Наряд или что ещё придумаете. А уж если выхода нет, тогда — сдаваться партизанам. Наши знают — стрелять не будут. Но лучше остаться в городе, вы здесь нужнее. Обо мне только вы двое и должны знать, больше никому ни слова! Понятно? Вот и всё.
— Понятно, — ответил Сергей.
Тётя Даша внимательно посмотрела в их лица и совсем тихо спросила:
— Это вы Тихона от смерти спасли?
— Мы.
— Сразу видно, хорошие вы ребята, — взволнованно сказала она и засуетилась: — А теперь идите, а то долго загостевались. Семечек-то насыплю. Хороши!
Виктор рассматривал в полумраке усталое лицо тёти Даши, и оно показалось ему милым и знакомым.
— Родная моя, — еле слышно прошептал он и не мог ничего больше вымолвить — комок подкатился к горлу.
— Витька, опять заносит! Вот барышня истеричная, божий одуванчик! — И, обращаясь к тёте Даше, добавил: — Прости, мать, исстрадались мы в этих собачьих шкурах. Спасибо за доверие, за всё… Всё сделаем, как приказано. Передайте командиру, что приказ о готовности мы уже получили. Выступать будем всей ротой. Это будет немногим больше ста человек. Наших людей в роте пока не так уж много, сволочей хватает. Это нужно иметь в виду.
— Спасибо. Всё передадим, как есть. Берегите себя, сыночки!
Бой
Стоит поздняя золотая осень. Светает. Вот-вот покажется солнце. В густых ветвях векового дуба, на самом верху, укрылся лёгкий утренний туман — медленно тающая молочная кисея.
Можно долго, долго смотреть в светло-голубой безбрежный океан, забыть обо всём — так хорошо вокруг. А солнце от горизонта стремится вверх, растворяя прилипшее к небосклону жалкое, грязно-фиолетовое облако.
Где-то глубоко в груди стучит сердце. Оно немыслимо без движения. Оно по своей природной сущности не может быть равнодушным. Нужно жить, как сердце, ни одной минуты не теряя даром! Для жизни, для себя, для людей! Хоть что-то оставить людям! Хоть немного помочь им!..
— Тихон!
— А…
— Что в небо уставился? Галка в рот капнет.
— Промажет.
— Смотри!
— А тебе что, Пётр, потрепаться охота?
— Где уж там — тебя дожидаемся.
— Это другое дело.
Вокруг них собирается толпа. Петя — совсем ещё молодой, высокий, светловолосый парень, с задубелым от непогоды лицом — друг и боевой товарищ Тихона, известного балагура, любимца всего отряда.
— А у самого гайка слаба? — для приличия спрашивает Тихон.
— Я трепач рядовой, необученный, а ты, почитай, по нашим лесным масштабам на профессора потянешь!
У Тихона в хитрых глазах запрыгали шустрые чёртики. Оценивающим взглядом он обвёл аудиторию и, удовлетворённый осмотром, лениво начал:
— Пошёл Гитлер к чёрту помощи просить. «Чепуха, — говорит, — получается, большевики ни в тебя, ни в бога не верят, а колошматят нас со всех сторон». — «Это точно, колотят вас», — отвечает чёрт. «А в чём причина?» — спрашивает Гитлер. «Причина нам, чертям, известна». — «В чём она?» — завопил Гитлер. «Сам думать должен», — постукал чёрт Гитлера по голове копытом. «Скажи», — заплакал Гитлер. «Нет, не скажу, а помочь могу». — «Как?» — обрадовался Гитлер. «Моё дело, а только должен ты мне за это душу свою фюрерскую отдать». — «С большим удовольствием, — сразу же согласился Гитлер, — хоть сейчас!» — «Именно сейчас», — сказал чёрт и вытряс из Гитлера душу. «Ох, — вздохнул фюрер, — как легко стало». Повертел чёрт гитлеровскую душу, осмотрел со всех сторон и возвратил хозяину. «Не пойдёт!» — «Почему это?!» — в страхе закричал Гитлер. «Грязная очень, даже мне на неё смотреть страшно! Воюй без нас!» — «Побьют они меня!» — тихо сказал Гитлер и заревел. «Обязательно», — согласился чёрт, махнул хвостом у фюрера перед носом и улетел в ад заниматься более важными делами.
— Улетел? — спросил Пётр.
— Улетел, — без улыбки подтвердил Тихон. — Даже чертям от Гитлера тошно стало!
Дружный смех раскатился по опушке. Громче всех смеялся Пётр. Любил он, когда шутил Тихон, весело и беззлобно. С высокой ели сорвалась перепуганная сорока. Обиделась, стрельнула бусинками-глазами, повертела хвостом и улетела в лесную чащу.