— Рядовой Ковалев, остаетесь за меня. Я с санинструктором убываю на третий пост. Скорую помощь ждать не будем. Вынесем своими силами.
Я слушал вполуха, а сам пристально смотрел на девушку. Хотя бы мимолетным взглядом одарила она меня. Нет, даже ни разу не посмотрела. Очевидно, я для нее был тем же, что постовой грибок. Она или не узнала меня, или просто не в состоянии была замечать кого-либо, кроме Абызова, на которого несколько раз оглянулась, пока говорил Кашуба.
— Нет уж, дудки! — заносчиво воскликнул я. Мне хотелось, чтобы она обратила на меня внимание. — Ты — дежурный, бросать лагерь не имеешь права! Пойду я.
— А ты дорогу на третий пост найдешь? В дыму? — Кашуба смотрел на меня в упор своими узкими немигающими глазами, и я почувствовал его правоту. — То-то, а я тут вчера все точки облазил. К тому же такое распоряжение я получил от майора Коровина, а распоряжения, как и приказы, не обсуждают. Держи автомат!
Он собственноручно повесил мне на шею оружие и, прихватив из палатки две шинельные скатки, побежал вместе с санинструктором Машенькой в лес.
— Где хоть третий пост? — крикнул я ему вдогонку.
— Пятьсот метров по лесу прямо, потом вдоль правого края еще столько же! — услышал я в ответ.
Вскоре его кряжистая фигура скрылась за стволами деревьев. Исчезла с ним и Машенька, а я с грустью смотрел им вслед. Как жаль, что я не знал дороги на третий пост. Шел бы сейчас рядом с девушкой, напомнил бы про лимоны… Хотя вряд ли это что изменило бы в наших отношениях. Пожалуй, ничего. Их с Валерием теперь водой не разольешь, но побыть бы с ней… Счастливый человек Валерка.
Вспомнив об Абызове, я удивился, что не слышу гула мотора. Почему стоит тягач?
Я подбежал к нему и вскочил на гусеницу. Абызов в застывшей позе сидел в кабине и неотрывно смотрел в сторону леса. Лицо его было бледней обычного. Я взглянул в ту же сторону и обмер от испуга. С высоты кабины отчетливо было видно, как непонятно откуда взявшийся дым закрыл все, что еще недавно радовало взор: стройные сосны, кустарник, траву… Угасли все звуки летнего дня, и только усиливающееся гудение ветра подтверждало надвигающуюся опасность. Но испугался я не за себя — лагерю ничего не угрожало. Огонь мог отрезать все посты с мотопомпами, окружить кольцом два десятка людей. Там Копейкин, Кашуба, Машенька… Их надо спасать! В лагере, кроме нас с Валерием, никого. Что-то нужно предпринимать. Я же за дежурного!
— Валерий, смотри! — Голос выдал мое смятение. — Что же это? Ребят надо выручать. Ты должен пробиться, пока не поздно.
— Вижу без тебя! — Абызов судорожно вздохнул и кинул руки на рычаги управления. — Не дрейфь! Выручу!
Я едва успел соскочить с подножки, как тягач, рыкнув мотором, ринулся в сторону леса. Завывая, он с ходу врубился в первую оказавшуюся на его пути сосну. Со скрипом она поддалась напору, и тягач, подмяв ее, вошел в лес. Его тут же скрыл дым, и только по глухим ударам и шуму падающих деревьев можно было судить о его продвижении.
Облегченно вздохнув, я побежал к телефону доложить о случившемся, сожалея о том, что не смог быть рядом с Валеркой.
Примерно через полчаса снова послышался рев мотора, и из дымовой завесы показалась громада тягача. Выйдя из леса, он круто повернулся и подкатил к лагерю. Тягач уже слабо напоминал тот красавец ATT, свежевыкрашенный и сияющий, годный хоть для парада на Красной площади. Краска его местами была ободрана, брезент в двух местах порван, кузов залеплен грязью, на гусеницы намотаны лапы сосняка. И хотя вид у него был потрепанный, я радовался — сейчас увижу своих. Обежав тягач, я заглянул в кузов. Он был пуст. Тревожно сжалось сердце.
Из кабины спустился Валерий. Был он какой-то растерзанный, волосы взлохмачены, китель распахнут. С него сразу сошел весь лоск.
— Не пробился, — хриплым голосом проговорил он и схватился рукой за живот. — Стена огня… сплошная…
Лицо его исказила гримаса боли. Я почувствовал озноб, озноб страха. За своих товарищей. Что же делать?
— Валера, миленький, ну попытайся еще. Давай вместе! Идет?
— Не пробиться. Пробовал. Взорвутся баки. — Он указал глазами на тягач и снова покривился от боли. — Шов что-то разболелся. Не могу.
«Не могу»… С тяжелой подозрительностью взглянул я на друга. Неужели Абызов струсил?
— Машеньку всю ночь катать на тягаче шов не болел, а теперь разболелся, — осипшим вдруг голосом проговорил я, чувствуя, как во мне закипает злость.
— Почему всю ночь? Я до часа тягач с консервации снимал, и только потом… — Валерий пытался улыбнуться. Улыбка получилась кисленькой. — Брось ты, Вадьк. Не пробиться. Точно говорю.