— Прошляпил ты, Нефедов, — из-за отдышки отрывисто, словно отдавая команды на строевом плацу, говорил сержант, глыбой нависая над Германом. — И сам с носом, и расчет, видишь, подвел.
Слова сержанта тяжело били по самолюбию Нефедова. Положив ноги на скатку, он откинулся на спину и прикрыл глаза. Герман мечтал об одном — чтобы Жмаков замолчал. И так муторно на душе. Но сержант, присев на корточки, для большей доходчивости заговорил чуть ли не в самое ухо солдата:
— Есть железная спортивная логика, Нефедов. Ты потерял пилотку — ты проиграл, он потерял — он в проигрыше. Зачем же играть в поддавки? Ненужное благородство! Если бы я, выручая команду противника, стал забивать голы в свои ворота? За кого бы меня считали болельщики и товарищи по команде? А?
— В свои ворота… Так то же предательство, — подсказал Снитко. — Поганое дило.
— Давить таких чистоплюев надо! — Приподнявшись на локтях, Водянкин в упор воззрился на Нефедова. Глаза его были красными то ли от усталости, то ли от злости. — Что, язык проглотил?
Лицо Нефедова исказилось. Он молча отвернулся. Его не понимали, и сказать Герману было нечего.
«Что же он молчит? Почему не ответит? — думал о товарище Мокеев. — Да он прав, тысячу раз прав. А смог бы так я?»
Виктор тут же представил себя на месте Нефедова. Отдал бы он пилотку Пирожкову? И с удивлением обнаружил, что не может ответить. Слишком высока была цена! Для солдата нет желанней награды, чем отпуск на родину. А там и обманывать не надо, просто нужно было не заметить пилотку. Но пожалуй, один Нефедов решился на такое. И хоть подвел он расчет, Мокеева не мог не восхитить его поступок. Конечно, Жмаков не зря носит сержантские погоны, думал Виктор, но с Нефедовым он ошибся. Надо сказать, обязательно сказать, решил он, но язык стал тяжелым и непослушным, а все тело охватила блаженная усталость. И хоть не мог он пошевелить ни рукой ни ногой, испытывал Мокеев удовлетворенность — он превзошел себя, дотянул марафон, даже уложился в зачетное время. Об этом объявил лейтенант.
«На чем же я держался? Как пел дед — бывший летчик-фронтовик: «На честном слове и на одном крыле…» А пожалуй, верно — на честном слове! То, что не свернул с дороги, не уступил Косареву — не это ли придало силы? Конечно, это. Теперь я всегда буду поступать так, и только так. Буду, как Герка Нефедов. И пилотку я бы отдал, точно бы отдал».
А сержант все отчитывал Нефедова. Ему поддакивал Снитко, а Нефедов только морщился, как от зубной боли, и крутил головой. И Виктор почувствовал, что молчать не может. Смолчит — все равно что предаст товарища. Приподнявшись, он заговорил, и, хотя голос его был слаб, услышали все:
— Вы, товарищ сержант, не правы. Нефедов… Он… Он как в пословице: «Сам погибай, а товарища выручай».
— Ты, кажется, сейчас сам погибнешь, — вставил Снитко, а Водянкин захохотал насмешливо и зло.
— Во дает молодой! Ты бы так бегал, как говоришь, а то все на буксирчике…
— Э, не скажи, — вступился за Виктора сержант, махнув на Водянкина рукой. — Да наш Мокеев почти три километра помогал мне тащить Косарева.
— Что, буксировщика?
— Не может быть!
Мокееву радостно было сознавать, что он выдержал. Захотелось немедленно подняться и стоять, так же как Жмаков, на расставленных на ширину плеч ногах, захотелось как-то проявить себя.
Он молча поднялся. Колени дрожали. Ступая нетвердо, обходя лежащих, Виктор пошел к столам судейской коллегии.
— Мокеев, ты куда? — всполошился сержант, любивший во всем ясность и порядок.
— Туда, — Виктор махнул рукой. — Надо рассказать.
— Что рассказать? Кому?
— Подполковнику. Про пилотку. Так несправедливо. — И Виктор пошел дальше.
— А ведь верно сообразил. Стой, Мокеев! Я с тобой. — Жмаков догнал Виктора и зашагал с ним рядом. — Ты прав — наше первое место. Наше. Как мне сразу не пришло в голову. А ты парень ничего. Я тебя следующий раз буксировщиком назначу. Хочешь? — И сержант первым рассмеялся своей шутке.
ЧИЖИК-ПЫЖИК
Солнце еще не достигло зенита, а зной уже загнал в тень все живое, что еще способно было двигаться в Карачинском аэропорту.
Сергею Чижикову, прилетевшему час назад самолетом местной авиалинии, казалось, что от жары разомлели не только взъерошенные, с разинутыми клювами воробьи, но и вся летающая техника: у вертолетов пообвисли лопасти несущих винтов, а у Ан-24, самолета, на котором прибыл Сергей, прогнулись крылья, и он был похож на большую, разомлевшую на пекле птицу.