Железнее, графитнее,
Урановей, алмазнее...
Здравствуй.
Смерчевидный человек!
Преспокойно над собою властвуй,
Тихий, безобидный человек.
Потому что не ударил час твой.
Ибо
Ты не злобный человек,
И привык ты сдерживаться очень,
О вихреподобный человек,
Лишь в себе самом сосредоточен.
Ты
Себе командуешь: — Молчок! —
Будто ничего ты и не слышал.
Что за толк вертеться, как волчок,
Чтоб сказали: из себя ты вышел?
Ты
Ведь все-таки не жироскоп,
Чтоб хранить чужое равновесье.
Ты не глуп. Себе ты шепчешь: «Стоп!
Погоди. И будет все честь честью».
Так вот
И, душою не кривя,
Ты надеешься. Но если надо.
На врага обрушишься ревя,
Как тайфун, как целое торнадо.
Ибо
Из бушующих частиц
Все мы слиты, только это скрыто,
И во всем мы держимся границ —
Вот и лица будто из гранита.
Потому что
И гранит таков:
Будь он цельным или будь разбитым
Зло бездна пламенных мирков,
Бешено летящих по орбитам!
54
♦
Я вспоминаю
Средние века.
Когда людей охватывала паника
При виде двухголового телка.
Хвостатых звезд, неведомого странника.
Но миновали
Средние века ~
С их византийски-призрачными лицами,
И спрашивают внуки старика:
Чему вы, старцы, были очевидцами?
Чему?
Как грозовые облака,
Умчались, скрылись чудище за чудищем.
Что толковать про средние века?
Не лучше ль позаботиться о будущем!
♦
О крохошые бюстики великих,
Ни на вершок не сдвинутые с места!
Как благонравен коллективный лик их,
Из одного как будто слеплен теста.
...Как все они старательно учились.
Своим родителям повиновались,
Прилично, не крикливо одевались —
Вот потому из них и получились
Такие, чтобы ими любовались.
И в умиленьи от таких рассказов
Под бюстиком сияет пьедестальчик.
О. как я ненавижу богомазов!
...И Маяковский был примерный мальчик!
Есть горы,
Что остались до сих пор
Как крепости невэятой высоты.
А в очертаньях очень многих гор
Людские намечаются черты —
Их покорителей и их гостей;
Умеют солнце, ветер и дожди
Запечатлеть следы людских страстей
Там, где, казалось, даже и не жди.
А там, где люди двести-триста лет
Друг дружку загоняли только в гроб,
Похожи камни то на пистолет,
То на ядро, то попросту на дробь.
Но близ электростанции, где дрожь
Ее машин волнует грудь земли.
На шарикоподшипники похож
Развал камней, на втулки, костыли,
Как будто бы действительно дано
Следить за жизнью и обломкам скал:
Они. конечно, не разумны, но
И не глупее всяческих зеркал.
' МОРЕ
Я преклоняюсь перед мастерами
Былых эпох.
Но вот он, неподвижен,
Висит на стенке, мухами усижен,
«Девятый вал» в приморском ресторане.
О копиистов жалкие старанья!
А за стеной
Действительное море,
Каких еще на свете не бывало.
Что там кипит в насыщенном растворе
Отчаянно взметнувшегося вала?
О море,
На кого ты восставало.
Какого ты не слушалось штурвала,
Где бастовало с грузчиками вместе?
«Девятый вал», пылясь, висит на месте.
А море
Под прожекторным покровом
Рычит ночами реактивным ревом,
38
Когда улов двадцатого столетья
Бросается в капроновые сети.
И разве справиться с таким уловом
Мазилам, копиистам безголовым?
И воет море:
— Ты, владея словом,
Знай, что не я в приморском ресторане,
Здесь, где жиры свиные и бараньи,
Застыло, точно соус, на котлете.
Не я застыло, на стене повиснув
И перекиснув в золоченой раме,
А радиоактивными ветрами
Пронзительно дышу я на туристов,
И моряков я мучу и тираню
И берега материков тараню...
Так вынь меня из золоченой рамы.
Каким я есть, таким меня и выставь
В кипеньи этом и вот в этой пене,
И всех течений ты нарушь программы —
Натуралистов, и сюрреалистов,
И копиистов всяких направлении;
Идя на приступ каменистых мнений,
Смой эпигонов жалкие маранья,
Достойные глубокого презренья,
И, не смущен художнической бранью,
Мне посвяти
Свое стихотворенье!
99
я