В Аль-Карнаке на борт «Гора» ступили два генуэзца. До прихода нибурцев они были пленниками султана. А как только аль-Азиз даровал всем свободу, те, вместо того, чтобы идти в Нибур, решили добраться в Мемфис. У отца Фелициана на одной руке недоставало кисти, а второй он постоянно почесывался. Бегающие глаза выдавали в нем труса. Во всем остальном Фелициан проявлял себя как человек высокомерный. Он вздумал вразумить язычников Мемфиса и наставить их на путь истинный.
Фелициан заметил, что молитва заставляет Мала корчиться в судорогах и, зная о том, что тело принца покрывает змеиная кожа, пришел к выводу, что в него вселился бес. На третий день пребывания на корабле монах заявил Малу:
– Я могу изгнать из тебя беса.
– Сомневаюсь, что у тебя это получится.
– Для Христа нет ничего невозможного, сын мой.
– Ты возомнил себя Христом, святой отец?
– Я всего лишь исполняю его волю.
– И все же я сомневаюсь…
Монах не дал Малу договорить, он резко подскочил к нему, осенил крестным знамением, прикоснулся к его лбу обрубком левой руки, вытащил деревянный крест из-за пазухи и громогласно провозгласил:
– Во имя отца и сына и святого духа изыди бес из раба божьего…
В этот момент, уже успевший почувствовать сильное жжение в груди, Мал конвульсивно отбросил от себя монаха на несколько шагов:
– Больше никогда это не делай! – ледяным тоном произнес Мал, – тебе не совладать с ним.
Монах проворно подскочил на ноги и с опаской поглядел на Мала:
– Я ошибся. Этого беса следовало загнать в свинью или какое-нибудь другое грязное животное. Как только мы окажемся в Мемфисе, я обязательно найду для него телесную обитель, и, клянусь причастием, нечестивый дух оставит тебя.
Второго генуэзца звали Паоло. Шестнадцатилетний бастард в арабском плену был занят тем, что мастерил из дерева музыкальные инструменты, а в Мемфис последовал исключительно по зову Фелициана, расчитывая вместе с ним вернуться на родину. На нибурском корабле Паоло принялся вырезать на кусках дерева человеческие фигуры. Из-под его резца появились трое неизвестных в медвежьей, волчьей и леопардовой шкурах. Паоло подробно рассказал Малу историю каждого из них. Все они были спасены лесными зверями. Один, замерзая, забрался в медвежью берлогу, прижался к спящей медведице, согрелся и заснул так, как сын засыпает рядом с матерью. Другой истекал кровью и был в двух шагах от смерти, когда к нему подошел волк и стал зализывать его рану. Третьего спас от голода леопард, разделив с ним свою добычу. И этот третий заставил Мала вспомнить о том леопарде, что не однажды спасал его самого, а потом исчез в тот самый день, когда принц лишился звериной части своей души:
– Смогу ли я вернуть ее себе когда-нибудь? – в очередной раз спросил себя Мал.
Вечерами Паоло играл на лютне, одной из тех, что были сделаны им в неволе, и его музыка навевала желание наслаждаться красотой, гармонией и покоем. В один из вечеров капитан Гил и его сотоварищи запели свою песню. У нее не было ярко выраженной мелодии. Каждый из матросов вел свою партию, кто-то в верхнем, кто-то в нижнем регистре, но их голоса чудесным образом сливались воедино и пробуждали у слушателей стремление вырваться на необъятный простор. Мал под действием многоголосого пения на мгновение словно бы освободился из плена и по-новому увидел окружающий мир. Он ощутил могущественную силу, которую до сих пор затмевал змей, а Гил и его соплеменники предстали перед ним могучими благородными и одновременно свирепыми зверями.
Спустя несколько дней Мал спросил капитана Гила за ужином:
– Скажи, если ты поклоняешься Христу, то почему твой корабль назывался именем бога Миндии?
– Миндия это вовсе не бог, – голос строгого Гила смягчился, – это герой Иберии – страны, откуда я родом.
Гор, который все эти дни внимательно следил за капитаном Гилом, перестал жевать и прислушался.
– Я никогда не слышал о нем, – признался Мал.
– На моей родине его называют пожирателем змей, – Гил посмотрел на Мала так, словно бы бросал вызов, но не ему самому, а змею внутри него.
– Пожирателем змей? – с удивлением переспросила Лия.
– Однажды Миндия попал в плен, – Гил охотно воспользовался любопытством Лии, чтобы рассказать иберийскую легенду, – там он увидел, как тюремщики едят змей. Когда они уснули, голодный Миндия дотянулся до объедков, украл кусок змеиного мяса и съел его. Его сила заметно возросла, а ум обострился. Миндия легко сбежал от своих врагов, вернулся в родную деревню и научил соплеменников есть змеиное мясо, благодаря чему те стали сильными и мудрыми.
Гил замолк и удалился, оставив Мала и Лию размышлять над сказанным. Лия все выспрашивала: где находится Иберия, и зачем Гил идет вместе со всеми в Мемфис. Но Мал не знал, что ей ответить. Про Иберию он слышал только то, что это горная страна и находится она где-то на севере, но где именно он не знал. Он смутно догадывался, что Гил связан с Матарой и Гатарой. Капитан угрожал змею, но самому Малу он не желает зла – в этом принц даже не сомневался. Лия своими вопросами навела его на мысль: но ведь и «Джирджис» был назван в честь святого, однажды сошедшегося в поединке со змеем:
– Эти два корабля погибли не случайно, – их исход в этом походе был предрешен.
Мал вслед за Гором стал пристально наблюдать за Гилом. Он заметил, что капитан никогда не улыбался и не позволял себе злобных гримас. Его люди распространяли вокруг себя состояние уверенности и покоя. Они ни во что не вмешивались и не вызывали желания завести разговор. Они были лишены нибурской тонкости, изящества, остроты ума. Их простота граничила с грубой силой, но им удавалось сохранять свою мощь и в одиночку, тогда как рассудочный нибурец вне окружения своих соплеменников утрачивал многое из того, чем обладал.
Спустя пару дней за ужином Гор собрался с духом и обратился к капитану Гилу:
– Я боюсь и уважаю тебя и твоих людей. Когда я вижу тебя, в моей душе просыпается боль, причина которой мне неизвестна. Я будто вспоминаю давнюю утраченную часть себя, вернуть которую не в силах. Я хочу, чтобы ты рассказал мне о своем народе.
– Мы горцы и больше всего на свете любим свободу, – печально произнес Гил и затянул тоскливую песню.
Он пел о гибели отважного воина, который умел смотреть смерти в глаза, но не мог отличать правду ото лжи. Ослепленный любовью он доверился женщине и стал жертвой предательства. Враги устроили ему смертельную западню, которую воину миновать не удалось. По щекам Гила беспрерывно лились слезы, а когда он окончил петь и набрал полную грудь воздуха, Малу показалось, что сила капитана Гила еще более укрепилась.
Капитан Гор тоже плакал, не скрывая слез, изливая ему самому неведомую боль, что копилась в его души долгие годы.
– Есть ли у тебя брат? – спросил Мал Гила.
– Есть, но мы не можем сейчас быть вместе, – отвечал ибериец.
– Он попал в неволю? – предположила Лия.
– Да, юная дева.
– Но почему ты не можешь вызволить его из плена? – спросил Гор, утирая слезы.
– Мне это не под силу, – сказал Гил, и обернулся к Малу, – но я всегда надеялся на чудо и ждал дара с небес.
– Расскажи, что с ним произошло, – попросил Мал.
Гила не пришлось уговаривать:
– Пятьдесят лет назад мой старший брат Данута взошел на престол Иберии. В то время ему было всего девятнадцать лет. Не процарствовав и года, Данута повел иберийскую армию в крестовый поход. В окрестностях Нибура женщина, в которую он был страстно влюблен, изменила ему с другим. Брат обезумел от горя и в гневе погнался за ней. Та дева могла свести с ума кого угодно, – она была так же прекрасна, как и ты. – Гил выразительно посмотрел на Лию и продолжил, – под покровом ночи Данута в приступе ревности обратился в саблезубого медведя. Так на него подействовало родовое проклятие. Его заслужил наш отец, когда низложил с царского трона своего брата. Тогда я был еще младенцем. Повзрослев, я отправился в нибурские горы на поиски Дануты. От местных жителей я узнал, что здесь не раз слышали медвежьи рыки, но никому так и не удалось обнаружить следы зверя. Однажды здесь нашли мертвое тело девицы, сбежавшей из дома. Оно было изрезано мощными звериными когтями. Затем медведь будто бы задрал еще двух амазонок, решивших поохотиться в этих местах, но его самого так никто и не видел. И только одна женщина призналась мне, что очень давно страшный саблезубый медведь погнался за ней, но исчез на полпути, словно бы растворившись в воздухе.