— Квайтчуня-Верзила устроил ловушку! Учитель говорит… — крикнул Венька.
— Он, он, думаю… — подтвердил учитель.
— Сломал нарточку Верзила… — канючил Илька.
— И веревка отрезана. Во, смотрите… — показал Педька.
Учитель вдруг повернулся назад и крикнул:
— Стой, стой! Вон ты где? На вышке! Слезай сейчас же!.. — И шагнул в сени.
Верзила слез, улыбаясь криво, но вдруг ойкнул — учитель потрепал за уши и выгнал на улицу.
Верзила, держась за уши, побежал быстро, как стрела из лука.
— Вот холера! — Яков Владимирович впервые выругался при учениках и покраснел. — Я тебе дам!..
Вдруг навстречу Квайтчуня-Верзиле вышел из-за угла школы Куш-Юр и нечаянно столкнулся с ним так, что Верзила упал в снег.
— Куда ты бежишь? Едва меня не сшиб… — сказал председатель. — А-а, уши надраил кто-то… — и посмотрел на ребят, увидев Якова Владимировича. — Что случилось?!
— Нахулиганил!.. — ответил учитель.
— Постой! Пойдем-ка, узнаем, что ты наделал! — Куш-Юр схватил мальчика и повел к крыльцу школы.
— Сделал ловушку! Вон там, на коньке! — волнуясь, заговорил Яков Владимирович. — Можно же убить или испугать человека… Вуся, Роман Иванович!
Подошла учительница Елизавета Даниловна, небольшого роста и совершенно седая. Она преподает во втором классе, где еще занятия не начались. Была она в теплом пальто, на ногах валенки. Под мышкой держала старенький, пухленький портфель.
— Здравствуйте! О чем это вы тут так громко разговариваете?
Яков Владимирович, по-прежнему волнуясь, начал объяснять, то и дело показывая на конек и на сломанную нарточку.
— Ой-е-ой! — заойкала Елизавета Даниловна и даже отступила назад, глядя сердито на виновника. — Ушибить ведь ты мог! Даже убить кого-нибудь! Что же ты, бессовестный, делаешь? Не учишься, говорят? За такие дела раньше ой как били! Как наказывали! Да-а!..
— Я уши ему надрал, — признался Яков Владимирович.
— Мало… Да что теперь… Э-э… — Учительница быстро поднялась на крыльцо.
Илька пожаловался председателю:
— Сломал нарточку…
— Вот нечистая сила! — рассердился и Куш-Юр, не выпуская все еще Верзилу. Сказал: — Приведешь родителей в сельсовет. Понял?
Глава 23
Были-небылицы
Весной, как раз в Ленинские дни, Куш-Юра выбрали в члены райкома, и он с семьей уехал в Обдорск. Сандра перед отъездом прощалась с подругами, даже поплакала. Но радость, гордость за Романа переполняли ее душу. И если глаза то и дело блестели от слез — это были счастливые слезы.
Теперь Елення, как делегатка, уже без Сандры шефствовала над семьей Сеньки Германца. Гаддя-Парасся вновь жила на старом месте, у Сеньки. Она ждала приезда нового председателя Биасин-Гала, чтобы получить квартиру. У Германца полон дом жильцов — взрослых и детей. Елення навестила их несколько раз, но без председателя не могла придумать ничего.
Настала пора сенокоса, и Елення пропадала весь день на покосе. И Сенька ставил сено, забрав в лодчонку трех дочерей — Анку, Нюрку и Нюську и, конечно, Верку-Ичмонь.
— Вот беда еще с этим Германцем. — Елення спускалась по взвозу, несла гребь на плече и лукошко с дневным пропитанием. Все остальное у них находилось на покосе — и косы-горбушки, и вилы-грабли, и чайник-котел, и кружки-ложки — все спрятано под сеном.
Елення казалась ниже ростом, одетая, как и все косари, в замотанную вокруг головы шаль, в кофту с подкладом, в подпоясанный многослойный сарафан и в бахилы. Она шла ровным шагом, а мысли ее были сбивчивые, беспокойные, приходится думать о людях, заботиться. Ей доверено многое, и она это понимает.
— Что делать с той семейкой? Бегай-беспокойся за Парассю…
Марьэ, старшая дочь Насты, русоволосая и круглолицая, сказала:
— Нянчиться нечего… — И зевнула. Она не выспалась.
— Усни, доченька, пока едем в лодке, — Наста завершала шествие.
— Поспи, племянница. Ты настоящая помощница, — вздохнула Елення. — А моя Февра в тундру уехала! Беспокоюсь за нее.
— Сами отпустили. Сейчас косили бы с ней вместе, — улыбнулась племянница и снова зевнула.
— Не беспокойся, Елення! Племянница вернется жива-здорова! Выручили маму мою, Эдэ. — Малань, приложив руку козырьком, засмотрелась вдаль на тихую, чуть туманную Обь, над которой только-только начало всходить солнце.
Конец августа. Заметно укоротились дни, ночи почти темны и прохладны, а утра туманны. Участились утренники, лужицы подергивались звонким ледком. Цветы пожухли, но сенокос еще не кончился.
Каждый день в раннюю утреннюю пору отплывали от села вверх и вниз порожние лодки, а поздно вечером, груженные зеленой травой или свежим сеном, возвращались обратно. Так устроена жизнь — надо торопиться, чтобы запастись кормом для скота, пока не появились «белые комары».