— Только и то, что хозяевами считаемся, — произнес со вздохом пожилой мужик, сидящий рядом с Антонычем. — Земли куцый надел, во дворе дохлая лошаденка, похозяйствуй тут! Собрал я нынче большим свалом семь мешков, а у меня и ртов семь. Хоть и девчонки, а кормить надо. Поневоле пойдешь толстопузым кланяться, — в голосе мужика прозвучала тоска.
Одни сочувственно вздохнули, а кто-то забористо выругался.
— Что правда, то правда! Поглядел я, ездючи с молотком да зубилом по селам, и понял: не легче нашего иным мужикам, — тихо сказал Антоныч. — Мне вот в одном селе служивый листок дал, складно в нем написано про нашу горькую жизнь. Почитал бы вам, да только смотрите, чтоб кто из богачей не узнал иль начальство, — беды не оберешься…
— Читай, читай, Гурьич! Никто не узнает, — раздалось сразу несколько голосов.
Все придвинулись ближе к нему. Лежавший на траве поднялся и сел, подогнув ноги.
— «…Помещикам царь обеспечивает все права, сохранность имущества, нажитого потом, кровью батраков, работников, арендаторов, на защиту их он посылает войско и полицию, — голодным крестьянам он грозит смертью и тюрьмой. Каждого манифеста крестьяне ждут с трепетом и волнением: не будет ли чего насчет прирезки земли, насчет сбавки аренды, уравнения прав крестьян с другими сословиями? И каждый раз они обманываются в своих ожиданиях», — читал медленно Антоныч.
— Наши пузаны не хуже помещиков, — угрюмо, сквозь зубы, выдавил светлоглазый мужик.
— Помалкивай, слушай! — толкнул его в бок отец пятерых дочерей.
— «…царский манифест от времени до времени возвещал крестьянам одну милость — сложение недоимок, когда скотина недоимщиков была продана, хлеба не осталось, сколько ни секи, сколько ни сажай в холодную — от этого денег не добудешь…» — прочитал Антоныч и остановился.
— Эх, мать честная! Ну, будто про нас писано! — вскочив на ноги, вскрикнул тщедушный мужичонка и хлопнул шапку о землю.
— Да что вы мешаете читать? — недовольно заворчал другой, широкоплечий, чернявый.
— Темно стало, не вижу ничего, а тут еще много написано, — проговорил слесарь, складывая листок.
— Отдай мне! — быстро проговорил светлоглазый. — Грамотный я, без тебя мужикам прочитаю, — и широкой ладонью накрыл листовку вместе с рукой слесаря.
— И то, Гурьич! Ты ж утром уедешь, на что тебе листок-то? Про хрестьян там правда сказана, — заговорили мужики.
— Да мне что, могу оставить. Только как бы беды не нажить: узнают, что я дал, — еще с кутузкой познакомишься…
— Христос с тобой! Пошто такое про нас думаешь? Никто из лиходеев не увидит и не услышит. А коль и дойдет, присягу примем: нашли на базаре — и весь сказ! — поднявшись с завалинки, сказал пожилой мужик, хозяин землянки. У него слесарь жил всю неделю на постое.
Антоныч выпустил листовку, и образованный мужик немедленно спрятал ее за пазуху.
— Ты, Филат, приходи ужо вечерком, почитаем да обмозгуем, что к чему, — предложил ему хозяин дома.
…Федулов выехал из Родионовки в Ольгинку и, проработав там две недели, перебрался оттуда в Борисовку, потом — в Андреевку и так до самой осени бродил по селам, изучая обстановку, осторожно беседуя с мужиками, которые победнее, а где было удобно, оставлял при уходе и листовки.
Наутро, после завтрака, тронулись из Вязовки и к закату были в Родионовке. По старому знакомству, Антоныч заехал прямо к Полагутиным, к своему ученику.
Андрей за лето стал настоящим слесарем. Мастерскую он устроил у себя в сарае — про то знало все село, и работу несли к ним на дом. Случалось, что некоторые заезжали и из окрестных сел со старыми ведрами да поломанными замками. Работы хватало.
— Уж до чего кстати приехал, Семен Гурьич! — радостно говорил Полагутин гостю. — Андрей ведь завтра именинник. Погуляешь с нами. На ноги парня поставил. Начал молотком стучать — так всю тоску с него как рукой сняло. Тебе за то великая благодарность!
Хозяйки готовили угощение. Им помогали сестры Татьяны — Аксюта и Машенька. Аксюта, поздоровавшись с гостем, блеснула глазами и заявила, что надо идти Танюшку кормить, но, выйдя от сватов, побежала к Карповым.
Федор строгал за верстаком, делая грабли. Услышав новость, он быстро убрал инструмент и, зайдя на минутку в избу, тотчас же ушел, сказав дочери:
— А ты, Аксюта, немного посиди у нас, потом пойдешь.
Летние и осенние работы в селе были окончены, и Прасковья сидела за кроснами. Лен не удалось вырастить в Родионовке, но конопля росла. Грубоват холст из конопли, а на полотенца и скатерти годится. Ведь третья невеста подрастает, Машеньке десятый год идет, уж книжки читает, грамотейка.