Калерия Владимировна Савина язвительно сказала своему поклоннику, октябристу Коломейцеву:
— Надеюсь, Виктор Михайлович, вы не будете возражать против того, что от октябрьского манифеста сейчас и следа не осталось?
Коломейцев молча потупился и беспомощно развел руками, предоставляя каждому понимать этот жест по-своему: директору реального училища нельзя рисковать, играя в либерализм, у него нет савинских миллионов.
…К монастырскому кладбищу рабочие со станции и городских предприятий начали стекаться сразу же после гудка. Члены комитета подпольной организации, подходя по одному, собрались, когда было не менее тысячи человек.
Валериан Касаткин пришел вместе со Степанычем. Они подошли к группе, в которой стоял Вавилов. Взглянув на Касаткина, тот с огромным трудом скрыл свое изумление.
«Опять Ястребов! Да ведь его же сослали в Каинск, — думал он. — Бежал, значит, и скрывается в Петропавловске. У кого же он ночует? Вот бы кого прихлопнуть! Но как выследить?»
После долгого размышления провокатор решил не показывать виду, что узнал в студенте мастерового Ястребова, если он сам не признает его, Вавилова. Потом можно будет попытаться выяснить все у Мезина, после окончания собрания.
Первым, как ожидал Константин, выступил студент. Он начал с сообщения об аресте представителя области, затем перешел к убийству Раисы Бенцон, бессмысленным арестам, ссылке участников забастовки.
— …Издыхающий зверь кидается особенно яростно. Реакция свирепствует, товарищи, но мы противопоставим слепому бешенству стойкость, выдержку, организованность. И мы победим! Победа близка, мы это знаем, и никакой разгул реакции нас не испугает. На место каждого выбывшего бойца пусть станут десятки, сотни новых борцов за свободу. Рабочий класс должен сплотить вокруг себя всех тружеников, и тогда придет час гибели угнетателей, час нашей победы! — с подъемом, горячо закончил он.
Вавилов, внимательно слушавший выступление, переводил взгляд с одной группы рабочих на другую и всюду видел горящие глаза, взволнованные лица, крепко сжатые кулаки.
«Что, если он прав? — думал Вавилов, чувствуя неприятный холодок во всем теле. — Надо найти Клинца и направить его по следам Ястребова. А потом придется выступить», — решил он и, обернувшись к стоящему рядом с ним железнодорожнику, спросил:
— Ты будешь выступать?
— Нет, сейчас Котлицын будет говорить о работе профсоюза, — ответил тот.
— А я хочу сказать несколько слов. Понимаешь, душа горит! Как он говорил, а! — восторженно бросил Вавилов и начал продвигаться вперед, но, замешкавшись в толпе, проворно пошел на левый край, где должен был ждать Клинц, в последний год ставший его «правой рукой» по шпионской работе не только в депо.
— Ты знаешь первого оратора? — строго спросил он.
— Касаткин, из Омска.
— Проберись к нему, потом проследи, куда пойдет, и зайди ко мне, — шепотом распорядился «Верба» и, оглянувшись, двинулся к центральной группе.
— Степаныч, я тоже хочу выступить. Столько напутал прошлый раз, хочется в этом признаться всем, — взволнованно сказал он Мезину. — Пусть все знают: для меня, как и для всех, одна дорога — та, о какой говорил… — Он оглянулся на стоящего сбоку Валериана.
— Касаткин, хочешь сказать? — чуть заметно улыбаясь, подсказал тот.
— Я не знал твою фамилию, товарищ Касаткин, но понял все, что ты сказал, — скромно отозвался Вавилов.
— Что ж, выступи! Ты ведь уже отказался от меньшевистских взглядов, но, возможно, некоторые из городских рабочих еще не знают об этом, — согласился Валериан.
И Вавилов выступил. Говорил он с огоньком, беспощадно раскритиковал свои прошлые выступления, призывал всех быть готовыми по зову большевиков с оружием в руках добывать свободу. Пробираясь среди рабочих, он чувствовал, что их настроение изменилось в его пользу. «Я еще верну себе былой авторитет… увы, под маской большевика», — подумал Константин иронически. Пока главное сделано, доверие возвращено, и Клинц, он видел, вертится кругом Касаткина. Поимка такой птицы обрадует шефа и сделает его щедрым.
Глава двадцать пятая
Пасха была ранняя, а весна запоздала, и весенний праздник родионовцы не могли отпраздновать по-обычному. Правда, молодежь все же сделала качели, но веселые, цветастые платья девушек, спрятанные под теплой одеждой, при взлетах доски не раскидывались яркими веерами. На площади села, наполовину покрытой талым снегом, ребятишки не катали крашенок, не сходились мужики на кулачки. Гуляли по хатам, домам и домишкам. Ели свяченые куличи, пили горькую, а потом начинали обсуждать предстоящий передел земли.