А Гриша с Федотом в вологодской глухомани мучаются. Разогнали их по разным местам. И Алеша ведь там, а увидеться не могут…
— Подожди! А Стенька как же? Им еще труднее. Нельзя товарища забывать, — быстро заговорила Катерина, будто проснувшись от тяжелого сна.
Пухлые губы Сашки растянула улыбка, взгляд серых глаз стал хитрым. Раз про Стеньку спросила, значит согласна.
— Поди, мы с ним кореши, — солидно произнес он. — У дяди Савелия будет учиться Стенька, и тиски наши рядом. А ты как думала?
Младший, Мишка, худенький, вытянувшийся, как тростинка, вертелся тут же, прислушиваясь к разговору старшего брата с матерью. Он понял, что Сашка теперь станет спешить, как когда-то отец, по гудку в депо, а ему придется одному ходить в школу и терпеть насмешки мальчишек за чиненые брюки, невзрачный кожушок. При Сашке не больно лезли — он как двинет! И Стеньки Мухина не будет, а Ванятка малыш, за него самого надо заступаться…
Мысль, что он, Мишка, теперь опора Ванюшки Мухина, мальчика неожиданно развеселила. «Ну и пускай, они будут в депо учиться, а мы с Ванькой в школе. „Рабочие не сдаются“», — подумал он отцовскими словами и с независимым видом пошел к столику, где лежали книги и тетради. Теперь Сашке они не нужны. Он будет по ним учиться, — и Миша начал укладывать все книги, свои и брата, в аккуратные стопки.
Сашка проводил брата взглядом и стал ревниво следить за его руками. Хотел крикнуть, чтобы он не трогал его книг, но, вспомнив, что теперь не школьник, а рабочий, солидно, петушиным баском, сказал:
— Береги, они и на будущий год тебе годятся, — за них ведь деньги плачены.
Мишка не удостоил его ответом. У него всегда книги как новенькие. Вон и Ванюшка по ним учится. Это сам Сашка рвал да чернилами пачкал, а теперь еще ему наставление читает…
Но когда днем мать убежала к Пелагее Мухиной — надо все подготовить для молодых рабочих, завтра в депо пойдут, — братья забились за печку и, забыв об утренних обидах, делились задушевными мыслями.
— Помнишь, папаня тогда сказал: «Помогайте, сыны, матери»? — говорил Саша, обняв брата за худенькие плечи. — Она, мамка, у нас, знаешь, какая. Падать будет, а не пожалуется. Я чуток крепше тебя, да и на два года постарше, мне и надо скорей на работу. Месяца через три дядя Иван по трешке обещает давать. А ты, Миш, по дому помогать будешь, вот мамке и легче станет. Верно?
— Верно, Саша! Только я еще подрасту и тоже работать пойду…
— Чудак ты, браток! Дело покажет. Ты не смотри, что рабочие молчат сейчас: они силы копят да потом как двинут…
У Миши задергались узенькие плечики, и он, уткнув голову в поднятые колени брата, откровенно заплакал, прошептав:
— О папане соскучился…
— Малыш ты у меня, — поглаживая мягкие волосенки, тоном взрослого говорил Сашка, но губы у него кривились и предательская соленая влага заволокла глаза.
Мать, вернувшись к вечеру, нашла своих сыновей спящими за печкой, тесно прижавшихся друг к другу.
…Петропавловская подпольная организация почти полностью была разгромлена. Оставшиеся в городе несколько старых подпольщиков почти не встречались. Были и такие, которые совершенно пали духом и ни о чем слушать не хотели.
Но кожевники не забыли Валериана и, встречаясь с возчиком Володькой, вполголоса спрашивали:
— А где он? Вернется к нам?
Или говорили:
— Скажи, ведь не всегда так будет?
Условия труда после забастовки стали более человеческими, но главное — они поверили, что не только хозяева могут требовать свое, что без них не обойтись богачам…
Только самым надежным отвечал Владимир: не робейте, наше все впереди.
Не раз вздыхали старые слесари, поглядывая на верстак, с которого перед ними выступал Касаткин, «наш товарищ», как они любовно звали его. Вспоминали Антоныча, Шохина, Гришу Потапова, Федота, но каждый про себя, не делясь сокровенным даже с близкими товарищами. По депо шныряли новенькие, кто их знает, может, шпики? Лучше до поры до времени молчать.
Степаныч засел у себя в подгорье. Что ему делать? Никто не скажет, не поучит. И Константин перестал теперь заглядывать к нему. Встретил на днях в городе. Таким фертом вырядился, с барышней на пролетке едет… Прищурил один глаз: узнал, мол, тебя, а поздороваться не захотел.
В один из августовских теплых вечеров, когда Мезин сидел на лавочке перед домом, к нему подошел то ли мастеровой, то ли мелкий торгаш.
— Здорово, Степаныч! Как живешь-можешь? — сказал он, присаживаясь на скамейку.