Мезин с удивлением оглядел его. Прошло то время, когда вот так появлялись незнакомые, потом говорили пароль и сразу становились родными.
Незнакомец с чуть заметной улыбкой понаблюдал за ним, потом, наклонившись, шепнул:
— Касаткина помнишь?
Степаныч медлил с ответом. Так и шпион мог сказать. Может, ловят его.
— Почерк знаешь? — спросил неизвестный, видимо поняв ход его мыслей. — Письмецо от него привез.
Мезин встал и, не отвечая на первый вопрос, позвал неожиданного гостя в дом. Тот охотно пошел за ним.
Когда вошли в угловую комнату, Степаныч недоверчивым тоном потребовал:
— А ну, покажь, что за письмо?
Гость, не обращая внимания на суровость хозяина, сел прямо на пол, стащил сапог, складным ножом оттянул каблук, вытащил мелко исписанный листок бумаги и, не вставая, подал Степанычу.
Взглянув на первую строчку, Степаныч просветлел: он, Валериан, писал!
— Помню, помню, дорогой! Да откуда ж ты явился-то к нам? — заговорил он обрадованно, наклоняясь к гостю.
Тот деловито постучал по каблуку ручкой ножа, осаживая поднятые слои кожи, надел сапог на ногу и ловко вскочил.
— Эк вас здесь столыпинские ищейки перепугали, — улыбнулся он.
— Феона! Феона! Чай готовь! — закричал Степаныч в другую комнату, чтобы скрыть смущение.
— О чае не беспокойся! Сматываться сейчас же надо, чтобы и действительно шпиков к тебе не привлечь, — остановил его гость. — Лучше пусть хозяйка на дорогу хлеба положит, будто на базаре купила, да десятку дай, если есть, обезденежил совсем.
Степаныч вышел из комнаты. Поговорив с женой, он быстро вернулся, достал четыре пятишницы из кармана и протянул гостю.
— Пробираюсь в Россию. Думаю, скоро дела будут улучшаться. Вы на рожон зря не лезьте, но готовьтесь! Валерьян там вам пишет, только поосторожнее с письмом, — предупредил незнакомый товарищ.
Феона Семеновна, чуть приоткрыв дверь, подала что-то завернутое в новый коленкоровый лоскут. Он, взглянув, одобрительно кивнул головой.
— Теперь, браток, выйди на улицу, глянь — никто там не болтается? Пару кварталов пройду, тогда докажи, где был, — быстро и весело говорил он.
Они троекратно поцеловались.
— Ну, голову не вешать! В пятом году была репетиция, а скоро и спектакль поставим. — Гость похлопал Степаныча по плечу и вышел.
Степаныч, бодрый, словно помолодевший, вернулся в комнату. Заперев изнутри ставни, он принялся читать драгоценный листок.
— Здорово, Максимовна! А я за тобой пришел. Хозяйка взялась за генеральную уборку, так просит прийти хоть на полдня, помочь ей, — говорил Степаныч, войдя к Потаповым утром.
По тому, как он лукаво щурил глаза, Катя сразу поняла, что дело не в уборке — случилось что-то хорошее, не терпится Мезину сообщить ей поскорей.
Саша уже ушел в депо; Мишка, посматривая на гостя, складывал в самодельный ранец книги.
— Вот сынка в школу отправлю, да и пойду к вам, — сказала Катя и добавила, обернувшись к сыну: — Придешь, без меня поешь, а к приходу Саши я вернусь.
— Знаю, не впервые, — буркнул Мишка и пошел из комнаты.
«Не походит на тех, что за матерью приезжали, а зовет убирать, — думал мальчик. — Кто ж это? Сашка бы живо догадался…»
Степаныч, простясь, вышел вслед за ним. Негоже задерживаться: бабы глупости сплетут на Катю, а то и шпик какой пронюхает.
Прибрав наскоро постели, Катя завязалась платком и, чуть не бегом, отправилась к Мезиным. Встретил ее у ворот сам Степаныч. Радостно возбужденный, он сразу сообщил:
— «Наш товарищ» письмо прислал, Катенька! Зря мы головы повесили…
— Покажь, скорей покажь! — говорила Катя требовательно, словно сомневаясь в сказанном, торопливо стаскивая с головы шаль.
Спустив с цепи барбоса, Степаныч завел ее в сенцы и принес письмо, бережно завернутое в чистую тряпицу.
— Читай тут, в окна еще заметят. А потом для прилику покопаешься с Семеновной, — сказал он, подавая листок.
«Дорогие товарищи! Настал тяжелый период, трудно вам сейчас работать, знаю, — читала Катя, с трудом разбирая мелкий почерк. — Случайные попутчики отсеются, а настоящие большевики закалятся. Создавайте закаленные кадры, осторожно, по одному человеку, ищите наших людей, сами больше учитесь. Находите пути для укрепления связи с массами. Ильич говорит, что в период подъема революции мы учились наступать, теперь — в период реакции — надо учиться отступать, перейти в подполье, сохранить партийную организацию. За темной ночью наступит светлый день, как бы ни была длинна ночь. Готовьте его наступление…» — писал Валериан.