Мезин нахмурился и опустил голову.
«Не слушали Антоныча, говорил ведь нам, а теперь ищи-свищи», — огорченно подумал он.
— «…Поскольку о матери беспокоиться нечего, решил я проехать в Питер, — не ругай за то, дядя. Говорят, что город распрекрасный, посмотреть самому охота…»
— Ну и Алексей! Вот осмелел! Прямо в пасть сам лезет, — сказал Мезин.
— Там, пожалуй, лучше, искать не будут, — ответил ему Антоныч, кончив читать письмо. Шохин сообщал еще, что о Константине заботятся многие, всех запросили о нем, и посылал поклоны родственникам и знакомым.
Друзья долго еще разговаривали, пока Феона Семеновна не укорила мужа.
— Лечить взялся, а покоя больному не даешь! — укоризненно сказала она, приоткрыв дверь.
Степаныч сразу замолчал и на все вопросы Антоныча отвечал: «Спать, немедленно спать!»
На другой день Феона Семеновна с утра ушла к Кате Потаповой с письмом и деньгами, посланными Григорием. Вернулась она вместе с Потаповой после обеда.
— Антоныч! Приехал к нам! — Катя обняла и поцеловала слесаря. — Алеша-то что пишет, читал? — На утвердительный ответ она продолжала: — Поможешь нам по-настоящему за дело взяться, а то стыдно сказать — у нас всего тридцать человек в организации и с Омском не связались еще. А там-то дела идут, наверно, лучше, чем у нас…
— Покажи письмо-то, — прервала ее Феона Семеновна.
— Ой, бестолковая какая я стала! — воскликнула Катя. — От нарымских ведь…
Антоныч и Мезин одновременно воскликнули:
— Как же ты его получила?
— Железнодорожники привезли. В Томске передали машинисту. Нынче мне Колышкин принес, при Семеновне, — говорила Катя, вытаскивая пухлый пакет, глубоко запрятанный под одеждой.
Разорвав конверт, Антоныч вынул два письма. Первое было писано Карповым, и он начал читать его вслух:
— «Други мои! Не так давно прибыли мы в Нарым, а живем будто в родной семье. Встретили здесь много дорогих товарищей и даже того, которого звали вы всяко, но больше „наш товарищ“… — прочитал он и остановился, взглянув на всех загоревшимися глазами.
— Касаткин! Валерьян! — одновременно вскрикнули Степаныч и Катя.
— Теперь можно и настоящее имя его сказать вам: Валериан Владимирович Куйбышев. Далеко заслали его, не знаю, встретимся ли. Придет революция — кто дождется, запомните настоящее имя „нашего товарища“, с четвертого года помогал он нам. Звал себя у нас Михаилом Большим, Валерианом Ястребовым, Касаткиным, а рабочие лучше всех подобрали ему имя: „наш товарищ“! — медленно, растроганно произнес старый слесарь. — Назвал он мне свое настоящее имя, как первый раз заехал. Совсем еще юнцом был…
— Значит, Палыч и Кирюша многому в ссылке научатся: есть от кого, — сказал Мезин.
Антоныч склонился над письмом.
„…При его помощи наши с Кирюшей письма быстро попадут к вам, никем не читаны. Только писать-то надо поскорей, всего и не успею. Ой, много нас сюда приехало по чужой воле! Есть тут два дорогих человека, все сделали для нас. Хоть и живем в болоте, а голода не видим, еще местным солдаткам помогаем своим трудом. Но всего дороже для нас с Кирюшей — две школы есть, те двое организовали: учимся в одной грамоте, а в другой — тому, за что жизнь не жалко отдать…“ Федор кратко описывал, как идет жизнь политических в Нарыме, как пришлось тем, кого он называет „два дорогих человека“, бороться с меньшевиками. Чувствовалось, что теперь Карпов ясно разбирается в политических разногласиях.
„…Разбили их. Плохие людишки меньшевики-то, не пойдет за ними народ. Разве кого сначала обманут, а как разберутся, так сразу открестятся от них…“ — писал он.
Антоныч ласково улыбнулся. „Неплохо работал Федор в Родионовке, а каким вернется — и нас перегонит. Растет человек“, — подумал он.
Хоть и доверял Карпов тем, с кем пошло письмо, а имен не называл. Он спрашивал, как поживают напарники, сдержал ли слово его нечаянный защитник. Только жену и дочерей называл по именам.
— „…Как мы жили-поживали в Омске, вы, поди, знаете. Парня-то поддержите — хороший… — читал вслух Антоныч. — …Ответ не задерживайте. Изболелись мы с Кирюшей душой об наших семьях, всех друзьях, товарищах, о том, что там у вас деется. Пусть „кум“ мой напишет обо всем — поймем, и почта не задержит…“»
Степаныч растроганно улыбнулся. Помнит его дружок, хорошо помнит…
«…всем, всем, кого знали, и новым друзьям — низкий поклон от нас с Кирюшей передайте. Желаем успеха вам в главном; солнце у вас вперед восходит, чем здесь, дни длинные…»