Старухи смолкли, а молодые бабы заулыбались. Что значит грамотный человек, всегда правильное слово про запас у него есть!..
Как-то на привале Федор подозвал Аксюту и дал ей книжку с рассказами Толстого — подарок Мезина.
— Читай, дочка, чтобы грамоту не забыть, — сказал он ласково.
— Очень ей нужно ее помнить! — сердито буркнула Прасковья. — Не девичье это дело!
— А ты, мать, помалкивай. «Ученье — свет, а неученье — тьма», — умные люди говорят. Что ж, век женщинам во тьме ходить?
Прасковья, поворчав что-то себе под нос, ушла к крайнему возу. «Может, оно и так, да из-за этой грамоты Окся совсем от рук отбилась. И поет и пляшет. Говорит-то не по-деревенски, креститься станет — и не поймешь, как, вовсе мирской стала, а отец будто ослеп, слова не скажет», — думала она.
С этих пор Аксюта на остановках каждую свободную минуту читала, пока свет был, и только как стемнеет совсем, шла к хороводу… А мать, если отца поблизости не было, старалась найти ей какое-нибудь дело, чтобы оторвать от книги.
К Акмолинску подъехали в конце июля. Как и первый, обоз остановился на выгоне. С утра Карпов с Егором Лаптевым пошли в город искать переселенческое управление. Когда наконец разыскали, было за полдень. Начальник и их встретил молчанием.
— Здравствуйте, ваше благородие! — громко сказал Федор, не дожидаясь, когда тот взглянет на них.
Твердый, внушительный тон приветствия заставил начальника невольно поднять голову. Задержав взгляд на представительной фигуре Карпова, он перевел глаза на Егора и усмехнулся: рядом с Федором Егор выглядел преждевременно состарившимся подростком.
— Осенью проезжал здесь обоз наших переселенцев, родионовских, — заговорил Федор.
Начальник сразу перебил его. Как же, помнит! Мурашев Петр Андреевич к нему и после заезжал, поминал и о них. Для новоселов и земля отведена в Родионовке — так переселенцы назвали свое село — на пятьдесят семей; до него меньше ста верст, проехать город — и прямая дорога мимо белого кладбища… Говорил он оживленно и довольно приветливо.
Федор обрадовался и тому, что деревня близко и что Мурашев не забыл односельчан, даже с запасом прирезал на них землю. Не нужно и просить о наделах — едет как раз пятьдесят семей.
Выслушав внимательно начальника, он поклонился ему и со словами: «Спасибо, ваше благородие, обрадовали нас», — повернул к дверям. Егор молча пошел за ним.
— Какой! — неопределенно протянул начальник, когда за Федором захлопнулась дверь.
Высокий, красивый мужик вызвал у него странное, смутное беспокойство.
Глава шестая
Низкие холмики рассекают ровную степь, покрытую колючим караганником. Беспощадно палящее солнце выжгло за лето траву на открытых полянах, и сейчас они выделяются красно-бурыми пятнами. Низкорослые, разномастные коровенки бродят между кустами караганника, щиплют вялую травку, оставляя клочки шерсти на колючках.
Два больших пса, помесь овчарки с барбосом, лежат с двух сторон стада, подняв головы и вывалив языки, — наблюдают, чтобы буренки не отходили далеко.
Молодой пастух приютился во впадине под холмиком и лениво смотрит на небо. Летом нагретый, струившийся волнами воздух разрезали быстрым полетом степные коршуны, молнией мелькали ястребы, высоко, так что глаз не может увидеть, трепетали жаворонки, распевая свое бесконечное: «Чи-ре-рек, чи-ре-рек…»
Сейчас птицы исчезли. Низкие темно-серые тучи плывут над караганником. Скучно Опаку, не хочется петь. Он, как жаворонок, поет, только купаясь в лучах солнца.
Внезапно повеял холодный ветерок. Вдали закрутилась поземкой пыль. Опак зябко поежился. Бай Утепов жадный человек, не хочет дать своему пастуху новый теплый чапан. Старый совсем износился, и ветер, как злые осы, жалит загорелое тело. Надо разжечь костер, большой костер, чтобы он не погас, если пойдет дождь. «Сильного не будет, ветер гонит тучи прочь», — думал Опак, проворно ломая жесткий караганник.
Скоро языки пламени полезли вверх, пожирая колючие ветви. Ветер, раздувая костер, пытался раскидать его. Опак набрал черных камней и набросал в пламя, чтобы не разлетались горящие ветки. В это время громко залаяла собака; схватив длинный бич, пастух побежал.
Когда молодые бычки, отбившиеся от стада, были загнаны в кусты, Опак вернулся к своему костру.
Подойдя близко, он застыл от изумления — черные камни горели неярким пламенем.
— Ой-бой! Кудай-яй! — в ужасе закричал он. Как могут гореть камни? Может быть, какое худо приключится с ним, Опаком?
Но камни горели тихо, ровно, распространяя приятное тепло, и постепенно жигит расхрабрился — начал собирать все камни вокруг и класть на костер. Но горели только черные.