Петр Андреевич радовался: село выросло, больше ста дворов стало, можно и сельскую лавку открыть. Рядом со своим двором Мурашевы сразу же начали строить деревянный амбар с окнами и массивной дверью — будущую лавку.
Новоселы до самой поздней осени заготовляли на зиму корм скоту, строили избы и теплые дворы, о наделах не беспокоились. Многим, правда, не на что было на зиму хлеба запасти, но Мурашев, Дубняк, Коробченко и Кондрат Юрченко наперебой, радушно предлагали взаймы под будущий урожай, а то и под отработку, так что и эта беда особенно не волновала: уродит — заплатят.
Зиму встретили весело. Молодежь откупила хату у Евдохи Железновой — у них всего двое, да и то один-то парень, хоть и свинопас, — и начались посиделки. С вечера собирались девушки вязать чулки, варежки и перчатки с хитрыми узорами. Евдоха уходила к брату, чтоб не мешать. Позднее появлялись ребята. Николай Горов, черноглазый, кудрявый, плечи косая сажень, приносил двухрядку, и начиналось веселье. Молодежь не интересовалась религиозными спорами старших. Ей дела не было, что гармонист из православных.
Старики и старухи сначала пытались ворчать, но отец Гурьян их не поддержал. Он окончательно подчинился бывшему начетчику, усердно справлял службу и больше ни во что не вмешивался. Мурашев же совсем стал равнодушным к делам «истинной веры». У них в доме богатых казахов за стол сажали и подавали для них лучшую посуду. Одна Марфа Ниловна осуждала новые порядки и от обиды не разжимала губ, но на нее никто не обращал внимания.
Танюшка и Аксюта Карповы тоже ходили на посиделки, вызывая зависть подруг платьями — подарками Савиной — и городскими манерами.
Пробовали над ними подруги насмехаться, да когда самые лучшие ребята к ним льнут, не больно много посмеешься.
Особенное впечатление произвел на девок один случай.
Пришел на посиделки первый раз Павел Мурашев, в светлых сапогах и резиновых калошах, поздоровался, оглядел всех, да прямо к Аксюте Карповой и шагнул.
— Позвольте вас, Аксинья Федоровна, на полечку пригласить!
Она встала и руку ему на плечо положила. Николай заиграл, и пошли кружить, до тех пор, пока гармонь не смолкла.
Потом Павел отвел Аксюту на скамью, поклонился, да и сказал:
— Как приятно в нашем селе такую особу встретить!
А Аксюта довольна, смеется!
Коля Горов на нее тоже глазами стреляет, да и у Таньки уже ухажеры есть, — говорили между собой родионовские девки, встречаясь днем. И начали, которые побогаче, фасон с Карповых перенимать.
За ситцем в город не ехать. У Петра Андреевича лавка торгует — бери что хошь и за масло и за яички. Не только свои — из окрестных деревень да аулов приезжают за покупками. Отец с Акимом больше по аулам ездят, а Павел — на то его отец из города привез — все дни в лавке.
Федор Карпов недели через две после приезда послал письмо Мезину. Ответ он получил в рождественский пост. Степаныч посылал поклоны от Потапова и Федулова, называя их кумовьями — по договоренности. Писал, что у них особый новостей нет, но скоро будут. Советовал спокойно оглядеться на новом месте, не позволять наступать на горло себе и близким, дружить с соседями…
Карпов все понял: и кто может «наступать», и каких «близких», и кто «соседи». С двумя «соседями» — батраками Мурашева Сатубалты и Мамедом — он уже познакомился. Верхом на них ездят Мурашевы. Новоселов пока никто будто не обижал. Не нравилось только Федору, что чуть не все влезли в долги к богачам.
Видел он и то, что всем селом командуют четверо, особенно Мурашев. К Федору Петр Андреевич относился будто по-прежнему дружески, приходил посидеть к ним в избу, приглашал к себе заходить и добродушно говорил:
— А ты, Федор Палыч, не стесняйся. Коли на разживу деньжат надо, бери. За тобой не пропадет. Ишь за зиму и лошадку вторую завел и девок срядил лучше всех.
Но Федор ничего в долг у него не взял. Хлеба да немудрящую коровенку купил за свои заработанные, лошадь-то ведь на девичьи куплена, до весны можно прожить, а там семена и земля есть, будет хлеб — будут и деньги.
По рассказам Федулова знал Федор, как наживают капиталы купцы среди киргизов. Больно за год развернулся Мурашев. Не с добром зачастили они с сыном в киргизские аулы: обманом, да мошенничеством растет богатство родионовского столпа веры, не иначе…
Вскоре Федор узнал, что богачи прошедшей весной с помощью должников сеяли и по чужим наделам. Мурашев сто десятин убрал. «Вот почему он так охотно в долг хлеб-то дает», — понял Федор, но до весны решил молчать, старался только дружбы с новоселами не терять, да и со старыми бедняками сблизиться.