В обтянутой по-городскому юбке, в белой кофточке с пышными рукавами, без повойника, с уложенными на голове венцом косами, сверх которых по-девичьи был повязан батистовый платок, Наталья, статная, румяная, с горячим взглядом темно-карих глаз выглядела очень красивой и не походила на деревенскую бабу.
Свекор улыбнулся.
— Придем сейчас, Натальюшка, — ласково ответил он.
У Акима при взгляде на жену самодовольно сощурились глаза. «Не хуже Павловой Аксютки. Чем не купчиха?» — подумал он, вставая.
Обратный путь для Федора промелькнул быстро. Изредка подбадривая Серка взмахом кнута, Федор вновь и вновь вспоминал о прокламациях, привезенных Топорковым. «Революция», — шептал он новое для себя слово. Для него в этом слове был ответ на мучительные думы в Камышинке на Волге, воплощение чаяний, появившихся в душе после бесед с Антонычем в Петропавловске. Правда — к ней тянулся он с юности. Потому от собственного шепота словно воздуха прибавлялось в груди, тело не чувствовало озноба от лютого мартовского мороза. Хотелось немедленно действовать, готовить бедняков к встрече революции, правды!
Ночь заставляла заезжать в аул, сидеть в гостеприимной мазанке, беседуя с радушными хозяевами за густым кирпичным чаем.
Федор толковал о том, что богатые, русские и казахи, одинаково живут за счет бедных. Не сами наживают богатство, а бедняки им пасут стада, доят кобыл, делают душистый кумыс…
— Дурус, дурус! — подтверждали слушатели.
Он говорил, что богачи, старые, дряхлые, покупают самых красивых девушек себе в жены, по три, по четыре, а бедняки, молодые жигиты, не могут иметь и одной жены. Хорошо ли это?
— Джаман, совсем джаман! — откликались молодые голоса.
— Придет время — бедняки, и русские и киргизские вместе, отнимут власть у богачей, тогда такого не будет. Только богатым о том сейчас сказывать не следует…
— Ничего не скажем. Купса приезжал, спрашивал — мы сказали: «Урус молчал. Исхак говорил: „Работать едем“», — ответил Федору в одном ауле хозяин дома.
— Правильно сделал! Рассказывайте только беднякам. Пусть они не боятся богатых, не работают на них даром, — посоветовал Федор и спросил: — Какой купец был у вас?
— Акыма купса был, — ответил казах.
«Выслеживают. За нами поехал», — подумал Федор и еще больше заспешил.
В Родионовку он приехал под вечер. Прасковья встретила мужа ласково.
— Замерз, поди? — говорила она, помогая раздеться. — Дай денег, пусть Маша сбегает за четвертинкой, погреешься.
— Нет уж, эти деньги на Аксютину свадьбу отложим, — добродушно молвил Федор и хитро посмотрел на дочь.
Аксюта на шутку отца ответила улыбкой. Прасковья не стала настаивать.
«И впрямь лучше поберечь. Глядишь, на красной горке и сваты придут. Свата, — так про себя Прасковья звала Мурашева, — и завтра можно известить о возвращении Федора. Успеется. Устал, поди, с дороги, какой сейчас разговор! Пусть отдохнет, еще наговорятся».
Вскоре Маша сообщила, что самовар вскипел, и семья села за стол.
— Мороз еще кусается, а весна не за горами. Надо о пашне думать. Читали мы книжку-то о богатом урожае. Придется ноне попробовать повозить навоз на наши клинья. Может, и дело получится. Ты, Аксюта, утречком сходи за дядей Егором, Маша к Кирюше сбегает. Скажи, Маша, Кириллу — пусть зайдет за дядей Матвеем, Родионом и Акимом. Вместе обсудим. «Ум — хорошо, два — лучше», — добры люди молвили еще давно, — не спеша говорил Федор, потягивая горячий чай с блюдечка.
— Схожу, тятенька! Прямо с утречка, — звонко отозвалась Маша.
Аксюта молча поглядывала на отца и чему-то скрытно улыбалась. Молчала и Прасковья. «И в самом деле, коль уж вместе пахать, так всем одинаково надо делать. Может, правда, что дельное выйдет. В книге ведь написано», — думала она, слушая мужа. Кроме того, теперь, когда Федор вот-вот помирится с Мурашевым, она боялась спорить с ним. Вдруг наперекор во всем пойдет?
Машу усылает — не беда! Она сама к Мурашевым сходит, лучше поговорит обо всем.
— Ин ладно! Чтоб вам не мешать мужиковские дела обсуждать, схожу-ка я завтра к куме, — сказала она, вставая из-за стола. — Давно звала!
— И сходи, — миролюбиво согласился Федор. — Коль самовар надо будет согреть, Аксюта согреет.
Отодвинув опрокинутую вверх дном чашку, Федор встал и под взглядом жены перекрестился. Прасковья облегченно вздохнула.
— Пойду волкодава покормлю, — сказал Федор, надевая полушубок.
— И чтой-то ты выдумал? Эку псину привез! — негодующе промолвила Прасковья. — На что она тебе?