Слушая Мурашева, Прасковья вздыхала и даже вытерла глаза кончиком платка.
— Кабы знала, что он тебе такую дурь сказал, да я бы глаза ему выдрала! — гневно вымолвила она. — Умным себя считает, а какую глупость спорол! Век ему не прощу того.
— Он, Федор Палыч-то, конечно, умен, только гордыня его обуяла, про бога забыл. А без бога-то долго ль впасть в ошибку еще горшую, — елейным голосом продолжал Петр Андреевич, отрезая материю то от одного, то от другого куска. Он решил ошеломить Прасковью щедростью, показать, что Мурашевым «нет ништо» одарить сверх меры, — тыщами считают. Прасковья и благодарна будет и от зависти еще пуще на мужа рассердится. Подумав, Мурашев положил отрез темно-синей шерсти сверх всего.
— Вот возьми, Петровнушка! Чтоб Аксютушка хоть в этом нужды не знала, молодухой чтоб оделась, как ее красоте личит.
Прасковья, беря узел, рассыпалась благодарностями. «Ничего, они все село грабят, от подарка не обеднеют, а Аксюта тоже немало поработала на них», — думала она. Взяв узел и вставая с табурета, Прасковья заговорила смущенно и горестно:
— Не знаю, что и делать с ним. Зову, зову в моленную — все ему недосуг. Посоветуй, Петр Андреевич, как душу-то его спасти.
— Я так думаю — только уж ты ему не скажи, жалеючи говорю, — не сбили ли его с пути истинного дружки-то петропавловские? — задумчиво произнес Мурашев.
— А что ты думаешь! — подхватила Прасковья. — Еще там он обмирщился, ел с ними из одной чашки…
«Вот дура! Нужна мне ее чашка!» — подумал со злостью хозяин, но, покачав головой, ответил прежним тоном:
— Оно ведь так. Начнешь с мелочей истинной вере изменять, да и до большого греха дойдешь. За один-то грех бог взыщет, а за другие на земле начальство не помилует…
— Ой, батюшки! Да что он натворил? Не томи душу, скажи, бога для, Петр Андреевич! — заволновалась Прасковья, уронив узел из рук.
Мурашев посмотрел на нее молча, потом сказал мягко:
— Может, и ничего еще не сделал, но по краю пропасти ходит, да и других за собой ведет. Может, и зря тебе говорю — ему расскажешь, — да ведь тебя с Аксютой жалею… и его по-христиански. Не смолчал…
— Батюшка, Петр Андреевич, грех клясться, а душой поклянусь — никому не шепну, — с глазами, полными слез, сказала Прасковья. Любой ценой хотела узнать она, что известно лиходею, и, забыв про грех, клялась, заранее зная, что нарушит клятву.
— Зачем Кирюха в Петропавловск поехал? — строго спросил Мурашев. После клятвы Прасковьи он был уверен, что полностью взял ее в руки.
— Да ведь к свадьбе-то надо деньжат поднажить… — начала Прасковья, но Петр Андреевич перебил ее:
— Не это для них главное. К смутьянщикам послал Федор его. Сам запутался, да и зятя с дочкой туда же, видно, хочет затянуть. От верных людей знаю, Прасковья Петровна! Потому и заговорил с тобой… Спасать надо мужа-то твоего и детей, пока не поздно.
«Ох, видно, правда, пронюхал, погубит, лиходей!» — подумала Прасковья с ужасом и громко, искренне заплакала.
Ее рыдания окончательно убедили старого начетчика в достижении цели. Теперь из нее веревки вей — не упрется.
— «Старый друг лучше новых двух», — умные люди еще в старину говаривали, Прасковьюшка. Будет плакать-то. Помогу я твоему горю, выручу старого друга, только уж слушайся да все делай, как велю, — заговорил он ласково. — Этих новых дружков, что Палыча с ума сводят, уймем — и его от греха и кары спасем…
— Да, Петр Андреевич, в ножки тебе поклонюсь, твоим умом буду жить, только вызволи, спаси от беды! — умоляла слезно Прасковья.
— Но смотри, Палычу или еще кому об нашем разговоре ни слова! Душой клялась! Нарушишь клятву — сама себя в геенну огненную ввергнешь, — торжественно и грозно произнес Мурашев.
Прасковья вся затряслась. «Ох, правду говорит!» — думала, холодея от страха. Но мелькнула и другая мысль: «Душу свою за други свои отдаю. Неужели господь того не учтет?» — И, обрадованная надеждой, она смело повторила клятву, желая узнать, что знает кровопийца.
— Следи хорошенько за разговорами Палыча со всеми, кто к нему придет, и передавай мне. Уж я скорей разберусь, где беда. А главное — как Кирюшка с Родивоном приедут, глаз не спускай с них. Поди, те, смутьяны-то, письмо аль книгу какую пришлют — неси проворнее мне. Уймем мы через начальство тех бунтарей, наши-то и останутся целы, — приказал Мурашев, но тут же перерешил: «На месте следует взять, а то еще откажется Федор».
— Нет, пожалуй, книгу не тронь: заметит — огневается, — а мне о том сообщи. Сам с Палычем я тогда поговорю. Поняла? — внимательно глядя на Прасковью, добавил он.