— Послушай, Виктор, ты рано волнуешься. У нас все так непрочно, никто не знает, что может случиться завтра. Может быть, все и образуется.
— Ничего не образуется. Кто связался с женщиной — тот пропал. Считай, что он уже продался системе. Э, да теперь уж поздно толковать… — Он покосился в мою сторону и нерешительно добавил: — А может быть, мы обязаны иметь детей?
Пока мы шли, небо совсем затянуло тучами, начал накрапывать дождик, и над Триумфальной аркой изредка мелькали зелено-голубые молнии. От асфальта поднимался запах мокрой пыли, и при свете проносившихся мимо автомобильных фар и шоссе и зелень блестели крупными каплями дождя.
— Давай где-нибудь укроемся, — сказал Виктор, — а то промокнем.
— Подумаешь, какая важность — мне наплевать!
— А я не могу, — грустно сказал Виктор. — Я должен теперь экономить и копить деньги. Это мой единственный костюм…
Дождь пошел сильнее. Виктор поднял воротник и, увлекая меня за собой, продолжал бормотать:
— Я пропал! Не могу себе даже позволить помокнуть под дождем… Теперь ты понимаешь, что я пропал?
Резкая ветвистая молния осветила Триумфальную арку, ее лепнину и жалкий дощатый забор, выкрашенный в белый цвет. Дождь с яростью барабанил по асфальту, по деревьям, и мы укрылись под навесом какого-то киоска с прохладительными напитками и молча смотрели на пелену дождя, вдыхая приторно-сладкий запах политого дождем жасмина. У Виктора, поднявшего воротник пиджака и засучившего штаны, был смешной вид. Но мне не было смешно. Я смотрел на него и думал: если бы с Анкой случилось то же, что с Сандой, я, наверное, вел бы себя так же, как Виктор. Вдоль аллеи под деревьями стояли пары, согнанные дождем со своих скамеек, и продолжали обниматься. К черту все оговорки! Это не предрассудок, мещанство и вообще. Этому отдаешься полностью, от этого останавливается сердце и кружится голова. Это любовь!
После передачи дела о массовке в военный трибунал полиция освободила наконец брата Раду и Бранковича. Нужно было срочно повидать и одного и другого и выяснить, о чем их расспрашивали в сигуранце. Мне не хотелось встречаться с Бранковичем, который, как мне показалось, пострадал из-за меня. Но Виктор сказал, что «пенсионер» сам спрашивал, где он может меня увидеть. Вместе со мной на свидание с Бранковичем пошел Неллу, который уверял, что он лучше всех сумеет вытянуть из него всю правду.
Был очень жаркий день, каблуки увязали в растопленном асфальте, но Бранкович явился в рубашке с тугим воротничком и в галстуке, волосы у него были смазаны бриллиантином, ботинки начищены. Когда он заговорил, мы сразу увидели, что у него нет двух передних зубов. Неллу тут же спросил, куда девались зубы, Бранкович нахмурился и сказал, что ему их выбили в полиции. «Я теперь произвожу ужасное впечатление? На меня, наверное, и смотреть нельзя?» — «О, как раз наоборот, — сказал Неллу. — Это производит отличное впечатление». — «Ты смеешься надо мной?» — «Конечно нет, — сказал Неллу. — Если тебя избили, значит, ты держался молодцом».
Солнце закипало в зеркальных витринах и на мраморных столиках кафе, вынесенных на тротуар. Лица прохожих блестели от жары и пота, только Бранкович невозмутимо шагал в своей крахмальной сорочке и внимательно слушал Неллу, который доказывал ему, что выбитые зубы производят отличное впечатление, ему можно только позавидовать. Я поторопился переменить разговор и спросил Бранковича, не сердится ли он на меня, — ведь полиция явилась в четырнадцатую комнату за мной, и если бы я оказался дома, они бы его не тронули.
— Они тебя все равно сцапают, — спокойно сказал Бранкович. — Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить. Они всё знают, у вас много провокаторов…
— Кто именно? — быстро спросил Неллу и вытащил из кармана блокнот.
— Не знаю, — сказал Бранкович. — Только им там все известно: кто был в лесу, кто выступал и все прочее. Они получили кучу доносов.
— Достаточно и одного, — сказал я. — Чтобы знать, кто был на массовке и кто выступал, достаточно и одного доноса. А почему они тебя так долго держали под арестом?
— Они хотели, чтобы я сообщил, кто тебя навещает, с кем ты дружишь и все прочее.
— Что ты сказал?
— Ничего я им не сказал. Я не вмешиваюсь. А ты берегись — они все равно узнают…
— О чем они еще спрашивали?
— Не ведешь ли ты агитацию за Советский Союз…
— Что ты сказал?
— Ничего я им не сказал. Меня это не касается. А ты хорошенько подумал, прежде чем идти против них? Они могут сделать с тобой все, что им захочется. Просто смешно идти против них…