— Никаких фокусов, frate-miu. Это статья для газеты.
— Ни о чем?
— Да, ни о чем. Все остальные темы цензуру не устраивают. На прошлой неделе я написал открытое письмо свинье, которую привезли на выставку из Клужа. Феноменальная свинья: семьсот кило весу, два метра двадцать в длину… Я почтительно ее приветствовал и предсказал, что она станет в Бухаресте важной шишкой; все остальные важные особы — тоже порядочные свиньи… Цензуре не понравилось. Тогда я написал про знакомого мальчика, который торгует солеными орешками на улице. Он приехал из Олтении год тому назад и с тех пор ни разу не ел ничего другого, кроме хлеба с водой — по три раза в день хлеб с водой или воду с хлебом… Опять не понравилось. А про рабочих-сезонников, которые зарабатывают по сорок лей в день и едят хлеб с помидорами и помидоры с хлебом, — можно? Нет. А про ночлежку на набережной, где живут те, у кого нет ни хлеба, ни помидоров? Тоже нельзя. Тогда я решил писать ни о чем.
— Ты это серьезно, Дан?
— Очень серьезно, frate-miu. У меня ведь договор с редакцией — я обязан поставлять три курсива в неделю. Если все темы под запретом — буду писать ни о чем. Есть же такие философы, которые утверждают, что все на свете ничто? Может быть, они правы? Может быть, только ни о чем и нужно писать? Я вот уже написал…
— И получилось? — спросил Захария.
— Должно получиться, — сказал Бузня, — другого выхода у меня нет. Хочешь послушать? — Он поднес листок к глазам и, не меняя позы, начал читать очень спокойным и очень серьезным тоном: «Ни о чем… До сегодняшнего дня я себе не представлял, что можно писать ни о чем. Я знал, что можно писать про все на свете и даже про то, что делается на том свете, но я не думал, что можно писать ни о чем. Я не предполагал, что ничто — тоже может стать темой дня. Ничто есть ничто. И все-таки я избрал сегодня именно эту тему. Такое решение я принял, когда был поставлен в неожиданное и безвыходное положение. Ладно, сказал я сам себе, в таком случае буду писать ни о чем. Я сел за стол и сразу же понял, как трудно писать ни о чем. Какое-то мгновение я даже хотел отказаться от своего намерения. Но, поразмыслив, я понял, что не вправе отказываться. Я ведь принял это решение в результате важных обстоятельств, у меня нет другого выхода — я вынужден писать ни о чем. И я начал раздумывать над этой темой. Что такое ничто? Что можно о нем сказать? Ничто, хотя о нем ничего особенного не известно, все-таки обладает тем преимуществом, что о нем можно все же кое-что сказать. Но сегодня я пишу только вступление в ничто. Надеюсь, что в скором будущем, поразмыслив хорошенько, я буду иметь возможность обстоятельно поговорить на эту интересную тему».
После знакомства с Бузней я горячо принялся выполнять поручение Захарии — мне не терпелось, чтобы Бузня поскорей пришел к нам. Я повадился ходить к нему по вечерам, и он действительно ничего не знал об СССР, — я приносил с собой статьи из советских газет и читал ему вслух. Он слушал внимательно, изредка вставляя какое-нибудь замечание или задавая вопрос, который ставил меня в тупик.
— Сколько от Бухареста до Днепра? — спросил он, когда я читал ему про Днепрогэс.
Я подсчитал.
— Слишком далеко. Для бухарестского обывателя это все равно что до луны. Какое им дело до того, что происходит на луне?
Я принялся горячо доказывать, что советский пример убедителен для всего мира, расстояние здесь роли не играет, важно, что он есть.
— Ну хорошо, — сказал Бузня, — ты меня убедил. Согласен, таким путем будет установлено всеобщее счастье на земле. А пока что?
Я не понял, и он принялся разъяснять свою мысль:
— Что я должен делать пока? Всеобщее счастье наступит, вероятно, не раньше чем через сто лет. А пока?
Подумав немножко, я ответил:
— Так это же ясно, что нужно делать: бороться. Пока нужно бороться. Иначе ведь ничего не будет.
— А жить? — спросил Бузня. — Когда жить?
— Что значит жить?
— Обыкновенно: жевать хлеб, целовать девушек и делать свою повседневную работу. Когда я буду жить?
— Так это же одно и то же: жить и бороться, бороться и жить. Кто отдает себя целиком людям, тот и живет настоящей жизнью…
— Тогда корова самый великий идеалист, — сказал Бузня. — Она отдает людям все — молоко, теленка и свое собственное мясо. Слава корове!
Тут я не стерпел и сказал, что он гнилой интеллигент, эгоист, индивидуалист и все такое прочее. Он ни капельки не обиделся и неожиданно сказал:
— Ты прав, frate-miu, я индивидуалист и все такое прочее…
В другой раз он неожиданно спросил: