Маленький домик оказался двухэтажным особняком, битком набитым секретарями, машинистками и горничными в белых передниках. Миновав две приемные, обставленные конторской мебелью, мы попали в кабинет адвоката. Это был тихий мужчина, которого несправедливость правосудия, казалось, повергла в уныние на всю жизнь. Его широкое грустное лицо было такое же темное, как стены бухарестского Дворца юстиции, а оплывшие глаза смотрели из-под густых бровей с таким выражением, точно их обладатель знал заранее, что ничего приятного он не услышит. Говорил он с нами усталым, грустным тоном и долго рассуждал о недостойной, антиконституционной практике передачи политических дел в военный трибунал и жесткой процедуре этого трибунала, и о том, какой реакционер королевский прокурор полковник Хортяну, и что на одном из последних заседаний они закатили пятнадцать лет тюрьмы ученику-типографу, совсем еще мальчику, за то, что тот помог напечатать одну-единственную нелегальную листовку, но что ему удалось добиться пересмотра дела, и хотя в военном трибунале все носят мундиры с аксельбантами и блестящие сапоги, они такие же люди, как и государственные служащие, с ними можно найти общий язык. Потом он спросил, сколько студентов сидит в Жилаве по нашему делу и сколько разыскивается полицией, все это записал и что-то долго высчитывал на бумажке, но показал нам только промокашку, на которой была выведена и обведена кружочком цифра 15.
— Что это? — спросил Дим.
— Пятнадцать тысяч…
— Вот как! — сказал Дим.
— Меньше нельзя. Но за пятнадцать тысяч я ручаюсь, что все будут свободны через десять дней. Нет, через пять дней. После вручения денег, конечно…
Мы стали ему разъяснять, что ни у кого из нас нет папаши-капиталиста, как у Пауля. А если бы Пауль знал, что за него хотят дать взятку, он бы тоже не согласился.
— Как же вы собираетесь выручить своих товарищей? — спросил адвокат.
— Их освободит рабочий класс, — сказал Неллу.
Адвокат с грустью посмотрел на Неллу и сказал, что мы славные ребята, он нам горячо сочувствует, тем более что он сам по убеждению социалист. Бог даст, король всерьез изменит свою внешнюю политику, тогда, может быть, наших товарищей и выпустят без суда. «О, не будем говорить о боге, он здесь ни при чем», — сказал Неллу. А Виктор, глядя адвокату прямо в глаза, сказал, что, если он не ошибается, слово «защитник» обозначает человека, который должен з а щ и щ а т ь людей от произвола, а не потакать капиталистической системе. Адвокат нисколько не обиделся, снова заговорил с нами отеческим тоном о несправедливости военного трибунала и о том, что с волками жить — по-волчьи выть и что он прекрасно понимает, что у нас нет денег, а там, где нет, и бог ничего не возьмет, поэтому он готов снизить сумму с пятнадцати на двенадцать тысяч, — если мы принесем двенадцать тысяч, он как-нибудь сварганит это дельце.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
И вот я опять сидел в своей мансарде, и у меня больше не было никаких надежд на благополучный исход нашего дела. Но в тот вечер должна была прийти Анка, и я ни о чем не думал, не тревожился, а лишь изредка смотрел на часы, потом на оранжевые облачка над крышей, освещенные последними лучами солнца. Когда Анка пришла, я рассказал ей о нашем визите к адвокату, она расстроилась и долго молчала, задумчиво глядя в окно. «Что же теперь будет?» — спросила она и взяла меня за руку. Я заглянул в ее большие темные глаза, и мне показалось, что она вот-вот заплачет. Она смотрела на меня, и я смотрел на нее, в конце концов я не выдержал и стал целовать ее.
И мы опять лежали рядом на моей убогой железной койке в темноте. Мне было немножко стыдно — я ведь обещал никогда больше ее не целовать — и все-таки поминутно искал ее губы. Они были холодные, и все-таки я их искал. Она давала их молча, сжав зубы, и все же мне было удивительно хорошо.
— Саша, — сказала она и вдруг сама прижалась ко мне так, что я почувствовал ее теплое тело, — надо решить, как быть. Может, тебе лучше уехать из Бухареста?
— Не будем говорить на эту тему, — сказал я. — Все это не имеет значения. Когда ты рядом, когда мы вот так вместе — ничто не имеет значения.
— Да, но все-таки тебе придется решать… От этого никуда не уйдешь.
— Нет, — сказал я и начал гладить ее волосы. — Не будем говорить о моем будущем. В последнем номере «Инпрекорра» есть статья о будущем Европы — хочешь, я расскажу тебе ее содержание? — Она улыбнулась в темноте, но я это заметил. — Ну хорошо. Если уж говорить о личных делах, расскажи мне о себе. Я ведь ничего не знаю, я даже не знаю, откуда ты…