Франк истекал кровью и был оставлен замерзать. Двадцать одно рассечение, которое обратилось в кровоточащую корку, прежде чем его посчитали достаточно раскаявшимся для того, чтобы он вновь мог обеспечивать семью.
Один в один.
Долг за долг.
Это была моя цель.
В этом заключалось сумасшествие моей семьи. Даже не из-за принципов или воздания должного нашим предкам, которые претерпевали такие чудовищные лишения, а, скорее всего, чтобы насладиться властью, в которой мы испытывали недостаток в прошлом. Властью, которой на данный момент мы владели сполна. Уивер не являлись нашей целью — просто это исключительное преимущество было предоставлено нашей родословной, позволяя нам мучить и подвергать пыткам, вонзать клыки и сохранять остроту когтей.
Я поднял руку, вскидывая кожаные хвосты флоггера, на которых были связанные узлы, с силой ударяя по спине Нилы.
— А!
Ее тело содрогнулось от ужасной боли.
Мой член дернулся в болезненном возбуждении у пряжки ремня, когда Нила выгнула спину у столба. Опуская руку, я схватил твердую эрекцию, поправляя в более удобное положение, чтобы не упиралась в боксеры и брюки.
— Я не слышу того, как ты считаешь, — прорычал я.
— Три, — прокричала она.
Еще один хлесткий удар.
— Четыре.
Еще один.
Пять.
С каждым следующим ударом кожа покрывалась волдырями, превращаясь из нетронутого плеткой совершенства в покрытую влагой израненную плоть. Влага, которая царила в оранжерее, насквозь промочила мою рубашку, пока моя кожа не покрылась бисеринками соленого пота. Каждый удар вызывал голодную волну внутри меня, пресыщая Нилу до отказа болью и насыщая меня неудержимым желанием.
Мой рот наполнился слюной, настолько я испытал сильное желание прижаться к ее спине в поцелуе, слизать языком всю ту боль, что я причинил.
Я желал сцеловать ее слезы и прошептать, кто я есть на самом деле.
«Ты никогда не сможешь этого».
Внезапно простая мысль о том, чтобы быть честным, шокировала меня. Если я скажу ей, то, как тогда я буду скрывать это?
Мне никогда не следовало начинать это в таком жарком месте. Мне никогда не следовало делать это, не оградив свой разум должным образом. Каждый удар, который касался ее кожи, поражал ее снаружи, но она не могла видеть, что он делал с моей душой.
Я нанес удар вновь, тяжело втягивая воздух через нос.
— Шесть, — всхлипнула Нила.
Тепло комнаты проникало в мои поры под кожу, беспощадно стискивая мое сердце, плавя любой холод, к которому я мысленно взывал. Каждый ледяной осколок таял, превращаясь в каскадный поток тепла.
Я сглотнул, как будто насыщался изысканным образом Нилы. То, как она вздрагивала, но упорно сопротивлялась тому, чтобы ее колени подогнулись, то, как разрумянились ее щеки и темные глаза вытягивали все силы из комнаты.
Она была… поразительной.
Я наклонил руку, посылая флоггер прямиком к ее пояснице.
Нила громко застонала:
— Семь.
Моя рука ныла от боли, и я ударил вновь.
— Восемь.
И вновь.
— Девять
Девять прошло.
Осталось двенадцать.
Черт, я был готов упасть. Был готов ползать у ее ног и молить о прощении.
О прощении?
Не за что меня прощать. Она заслужила это!
Я ударил со всей силы, вынуждая себя оставаться безжалостным.
— Десять! — взвизгнула она.
В ушах зазвенело от ее боли.
Я прекратил контролировать свои эмоции и сдался.
Чем быстрее я бы закончил ее наказание, тем быстрее мог бы разгрести весь кошмар, что натворил.
Стиснув зубы, я ускорился. Нанося удар за ударом, быстрее и быстрее.
— Одиннадцать, — взывала Нила. Двенадцать. Тринадцать. — Ее голос надломился, и слезы скатились по щеке.
Мое сердце обливалось кровью.
— Четырнадцать.
Пот каплями катился вниз по лицу, пока я вновь и вновь наносил удары. Мое дыхание было в одном ритме с ее. Никогда в своей жизни я еще не был так возбужден или чувствовал такое отвращение.
Из-за этого мне пришлось столкнуться с тем, что спрятано глубоко в моей душе. Это призвало призраков противостоять против ужасов. Мне нужно убежать. Пока я не потерял себя.
Но я не мог убежать. Я знал в глубине души, что не смог бы убежать, не трахнув ее. Нет ни единой силы на земле, которая бы остановила меня от того, чтобы я взял ее сразу, как нанесу последний удар. И мне было абсолютно плевать на то, что я не должен трогать ее до Третьего Долга.