Он раскрыл ладонь. Его глаза вспыхнули синим огнем, а камушек поднялся в воздухе, мерцая голубоватым светом. И на одной из граней я видел пульсирующий символ новый символ, который явно следует дописать к тем, что ранее показывал маг.
Еще секунда и все кончилось.
Мэтр Скворцов замолчал, но его взгляд, устремленный на серый камень, говорил о том, что в его старой, мудрой голове уже роятся сотни теорий, гипотез и планов исследований. Для него, как для ученого от мира магии, это было величайшее открытие за последние столетия. А для меня… для меня это был еще один шаг в неизвестность. Шаг, который мог либо привести к решению моих проблем, либо создать новые, еще более страшные.
— Для начала, — сказал я, улыбнувшись старику, — давайте ее запишем в ваш журнал. Да и в мой в том числе.
— Да, вы правы, молодой барон, — спохватился маг, после чего взмахнул рукой и в воздухе возникли символы.
Он стал аккуратно выводить новый иероглив в конце рунного «алфавита».
— А, и еще, мэтр.
— Да?
— Вы когда-нибудь сталкивались с ренегатами от мира рунной магии?
Глава 21
Глава 21
Синий огонек в глазах Скворцова погас так же внезапно, как и вспыхнул, но потрясение на его лице осталось. Он все еще бережно держал серый камень, Сердце Руны, словно боясь его уронить или снова потерять. Вопросы, роившиеся в его взгляде, были почти осязаемы, но мой последний вопрос о ренегатах, кажется, перевесил даже шок от величайшего магического открытия за последние столетия.
Маг молчал. Долго. Его пальцы сомкнулись на камне, скрывая его от моего взгляда. Тяжелый вздох вырвался из его груди — не вздох облегчения или удивления, а глубокий, усталый выдох человека, которого просят вновь ступить на выжженную землю воспоминаний. Было очевидно, что тема эта ему крайне неприятна, словно старая, незаживающая рана, которую не хотелось тревожить.
— Пройдемся, барон, — наконец произнес он тихо, и голос его был лишен обычной спокойной мудрости. Я слышал лишь досаду и стальной звон с примесью скрипнувших зубов. Он бережно, словно величайшую драгоценность, спрятал Сердце Руны куда-то во внутренний карман своей неизменной мантии и поднялся, опираясь на посох.
— Не возражаешь, если я пока этот артефакт положу на сохранение у себя? — спросил он.
— Нет конечно, мэтр. В конце концов, это у вас волшебный дом с тысячей потайных шкафчиков, а не у меня.
Лицо Скворцова на мгновение обрело легкую улыбку, после чего он двинулся в сторону от поместья.
Я молча последовал за ним. Мы вышли из-под навеса, ставшего импровизированным лазаретом, и направились по той самой тропе, что вела к реке. Я не мог не отметить про себя разительные перемены. Та узкая, едва заметная стежка, по которой я пробирался к воде в первые дни своего пребывания здесь, теперь превратилась в широкую, утоптанную дорогу.
Видно было, что мои люди не сидели сложа руки. Края тропы были аккуратно расчищены от бурьяна и низкорослых кустов, кое-где даже виднелись следы свежего гравия, которым, видимо, засыпали самые топкие места. Теперь здесь можно было идти не гуськом, а вдвоем, а то и втроем плечом к плечу, не рискуя зацепиться за колючие ветки.
Мы шли молча. Скворцов смотрел себе под ноги, постукивая посохом по плотной земле, погруженный в свои мысли. Я же размышлял о его реакции. Очевидно, вопрос о ренегатах задел что-то глубоко личное, болезненное. Не просто неприятная глава из истории магии, а нечто большее. Может быть, он был лично знаком с кем-то из них? Эта пауза, это нежелание говорить сразу, лишь подтверждали мои догадки о серьезности темы. Инженерный склад ума требовал фактов, анализа, но сейчас приходилось довольствоваться наблюдением и ожиданием.
Река встретила нас прохладой и мерным плеском воды. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в невероятные лилово-багряные оттенки. Его лучи дробились на поверхности воды, превращая ее в жидкое, переливающееся золото.
Далекий берег тонул в сиреневой дымке, а верхушки сосен на том берегу казались вырезанными из черного бархата на фоне пылающего неба. Воздух чист и свеж, пахло речной водой, тиной и увядающей травой. Где-то в прибрежных камышах тихо переговаривались утки, а над самой водой стремительно проносились запоздалые стрекозы. Красота и умиротворение этого пейзажа разительно контрастировали с той тьмой, которую нам довелось пережить.