Я заметил, как один из воинов Долгорукова поднял с земли тот самый свиток с указом, пронзенный стрелой. Бумага аккурат в центре разорвалась, но текст оставался читаемым. Воин почтительно протянул его своему государю.
Алексей Петрович взял свиток, внимательно его осмотрел. Мгновение он молчал, затем его взгляд встретился с моим. В нем читалась не только досада от испорченного праздника, но и какая-то новая, холодная решимость.
Я подошел к ним.
— В таком случае, Ваше Величество, — мой голос прозвучал на удивление спокойно и твердо в наступившей тишине, — я предлагаю завершить церемонию. Как и планировалось.
Долгоруков удивленно посмотрел на меня.
— Сейчас? После всего этого?
— Именно сейчас, Государь, — кивнул я. — Пусть все видят, что нас не сломить. Что наш союз — не пустые слова, а реальная сила, скрепленная не только чернилами, но и кровью. Кровью тех, кто пытался нам помешать.
Я взял у него из рук пронзенный стрелой договор. Подошел к краю помоста, чтобы меня видели все, кто собрался на площади. Гомон стих, все взгляды обратились ко мне.
— Алексей Петрович, — я повернулся к царю Великого Новгорода. — Олег Святославович, — я кивнул царю Старой Руссы. — Этот документ должен быть подписан. Но не чернилами. Чернила смываются водой, выцветают на солнце.
Я протянул свиток Долгорукову.
— Царь начал было искать перо, шаря по карманам своего парадного камзола, его лицо выражало легкую растерянность. Слуга, стоявший рядом, тоже засуетился, пытаясь найти письменные принадлежности.
— Вашей ладони будет достаточно, Ваше Величество, — сказал я, указывая на правую руку Долгорукова, на которой все еще виднелись следы крови — его собственной или вражеской, уже не разобрать. — Просто приложите ее сюда. Рядом с вашей печатью. Пусть отпечаток вашей руки, омытой кровью битвы, станет лучшим свидетельством вашей воли и решимости.
Долгоруков на мгновение замер, затем на его лице отразилось понимание, а следом — одобрение.
— Интересная идея, барон, — произнес он, и в его голосе прозвучало уважение. — Очень символично.
— Поддерживаю! — громыхнул Романович, подходя ближе. Он с явным удовольствием посмотрел на свои руки, тоже перепачканные кровью, и усмехнулся. — Пусть этот договор будет скреплен кровью наших врагов! И нашей собственной, если потребуется! Это будет печать, которую не сотрет ни время, ни предательство!
Он первым шагнул к свитку, который я держал развернутым. С силой приложил свою широкую, окровавленную ладонь к пергаменту, оставляя на нем четкий, бурый отпечаток рядом с изображением волка на его царской печати.
Затем подошел Долгоруков. Он тоже без колебаний приложил свою руку к документу, рядом с грифоном. Два кровавых отпечатка. Два символа. Две воли, объединенные общей целью и общей угрозой.
— Отныне и вовеки! — провозгласил Долгоруков, его голос снова обрел силу и уверенность.
— Союз нерушимый! — подхватил Романович, и его зычный рык прокатился над площадью, заглушая все остальные звуки.
Толпа, только что пережившая ужас нападения, снова взорвалась криками. Но теперь это были не крики страха, а крики восторга, надежды, яростного единения. Люди поднимали вверх кулаки, оружие, что попало под руку, их лица горели решимостью. Они видели своих царей — не испуганных, не сломленных, а еще более сильных и сплоченных перед лицом врага.
А я снова думал. Не та ли это напасть с востока, о которой говорили цари?
Глава 15
Утро в Хмарском встретило меня тишиной, которая после вчерашнего ярмарочного хаоса и последовавшей за ним кровавой бани казалась почти нереальной. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь щели в деревянных ставнях, рисовали на полу золотистые полосы. Я лежал, глядя в потолок, и чувствовал, как тело медленно пробуждается, отзываясь легкой ломотой в мышцах — напоминанием о вчерашней схватке.
Я поднялся, размял затекшие плечи. Вчерашний день… он был как калейдоскоп событий, сменяющих друг друга с бешеной скоростью. Ярмарка, покушение, бой, кровавый договор… Все это требовало осмысления, но сейчас нужно было двигаться дальше. Дела не ждали.
Одевшись в привычную походную одежду, я спустился во двор. Поместье жило своей обычной утренней жизнью. Крестьяне уже разошлись по своим делам, женщины хлопотали у полевой кухни, откуда доносился аппетитный запах свежеприготовленных лепешек и какой-то похлебки.