Хламники тоже не растерялись. Руслан, Олег и Миша, словно по невидимой команде, заняли позиции по флангам, их арбалеты и мечи были наготове. Иша, несмотря на бледность лица, уже доставала из своей сумки какие-то склянки и бинты, готовясь к худшему.
Атмосфера накалилась до предела. Тишина, если не считать нашего собственного шума, стала почти осязаемой, давящей. Я выхватил оба своих самострела, чувствуя, как учащается пульс, как адреналин начинает разливаться по телу горячей, пьянящей волной. Сердце гулко стучало в ушах, заглушая все остальные звуки, кроме моего собственного прерывистого дыхания.
И они появились. Словно порождения ночного кошмара, они вырвались из-за поваленных деревьев, из густых зарослей папоротника, которые еще мгновение назад казались просто частью пейзажа. Их было много. Я успел насчитать не меньше дюжины, но они все продолжали лезть из чащи, как тараканы из щелей.
Твари были размером с крупную, матерую собаку, но передвигались на двух коротких, невероятно мощных задних лапах, покрытых бурой шерстью, которая клочьями свисала с их поджарых тел.
Длинный, чешуйчатый хвост, толстый у основания и сужающийся к концу, служил им одновременно и балансиром, и, возможно, оружием. Но самое жуткое было не это.
Их морды… Вытянутые, почти крысиные, с маленькими, злобными, налитыми кровью глазками-бусинками, которые горели в полумраке леса каким-то дьявольским огнем. Огромная, непропорционально большая пасть была усеяна рядами острых, игольчатых зубов, предназначенных не для пережевывания, а для разрывания плоти.
А передние конечности… О, эти конечности! Длинные, мускулистые, они заканчивались не лапами, а огромными, серповидными когтями, блестящими на свету, как свежезаточенные лезвия кос. Этими когтями они с легкостью разрывали землю, оставляя глубокие борозды, и я с ужасом представил, что они могут сделать с человеческим телом.
— К бою! — рявкнул сотник Игнат, его голос был тверд, как сталь. — Держать строй! Не дать им прорваться к повозкам!
Рукеры неслись на нас с невероятной скоростью, их движения были резкими, почти хаотичными, но в этом хаосе чувствовалась какая-то звериная, первобытная тактика. Они не атаковали в лоб, стеной, нет. Они рассыпались, словно стая волков, обходя нас с флангов, пытаясь найти слабое место в нашей обороне, выискивая брешь, в которую можно было бы ворваться и посеять панику.
Их пронзительный, режущий слух визг не прекращался ни на секунду, он бил по нервам, пытаясь дезориентировать, запугать.
Щелкнули арбалеты. Первый залп. Несколько рукеров, взвизгнув еще громче, но уже от боли, рухнули на землю, корчась в предсмертных судорогах, их тела пронзили короткие, но смертоносные болты. Кровь, темная, почти черная, брызнула на пожухлую листву.
Но остальные, не обращая ни малейшего внимания на павших сородичей, продолжали наступать, их злобные глазки горели еще большей яростью.
Один из них, особенно крупный и, видимо, самый отчаянный, прорвался сквозь редкий строй воинов на правом фланге и с невероятным прыжком кинулся на ближайшую повозку. Возничий, пожилой, седобородый мужик, которого я приметил еще в Новгороде за его спокойное, невозмутимое лицо, не успел даже вскрикнуть. Огромные, серповидные когти рукера вспороли толстый брезент, которым была укрыта повозка, словно это была бумага, и в следующее мгновение…
Я выстрелил. Почти не целясь, на чистом рефлексе. Оба самострела в моих руках щелкнули почти одновременно. Два коротких, смертоносных жала. Один болт вонзился рукеру в бок, под ребра, второй — в основание шеи, там, где бурая шерсть была реже. Тварь захрипела, ее тело изогнулось в неестественной позе, когти скрежетнули по дереву повозки, оставляя глубокие царапины, и она рухнула на землю, задергавшись в агонии, в нескольких сантиметрах от окаменевшего от ужаса возничего.
Рукеры дрались отчаянно с первобытной, безумной яростью. Они прыгали, уворачивались от ударов, пытались прорваться сквозь стену щитов, их когти оставляли глубокие, рваные борозды на металле и дереве, их зубы пытались вцепиться в любую незащищенную часть тела — в ноги, в руки, в лица.
Лязг стали, глухие удары мечей по жесткой шкуре, хруст ломаемых костей, яростные выкрики воинов, визг и рычание тварей — все смешалось в один оглушающий, кровавый хор. Адреналин кипел в крови, обостряя все чувства до предела. Я двигался, стрелял, перезаряжал, снова стрелял, почти не думая, подчиняясь лишь инстинктам и отточенным до автоматизма движениям, которые обрел здесь за время пребывания.