«Это Петька, — понял я; на сердце стало немного теплее, и вернулось чувство обыденности происходящего. — Ну, как на простую аварию идем. Будто дым густой. Ничего!»
Захотел шагнуть — встретил мягкое, упрямое сопротивление. Тогда навалился вперед всем корпусом, и вода неохотно подалась. Круто наклонив тело, отталкиваясь полусогнутыми ногами, пошел за Петькиной лампой; она уходила от меня дальше и дальше. Руки были заняты, нельзя было делать плавательные движения, и это очень мешало и сердило. «А-а, дурацкая вода!» подумал я.
Скоро я уже ни о чем не думал. Только слепая безотчетная ярость вела меня вперед. Ярость росла, огонек впереди то исчезал, то появлялся, и я протискивался за ним, ничего не замечая. Я спотыкался о невидимые камни, колотился о столбы и шагал вперед и шагал.
«Где гезенк? — вырвался откуда-то обрывок тревожной мысли, и до сознания дошло, что ведь шагов-то я не считаю. — Петька, может, считает? А-а, тьма проклятая!..» — и снова гнев наполнил сердце; опять я наваливался на враждебное, сопротивляющееся пространство, тяжело переставлял ноги, и этому, казалось, не было конца.
Вдруг его лампа круто поднялась, опустилась и неподвижно повисла. Его рука загородила мне дорогу. Зашевелился лом в моих пальцах. «Это Петька берет», понял я. Стоя рядом, я различал контуры его фигуры.
Он снова поднял лампу и — я услышал: уп! уп! — застучал ломом во что-то вверху. «Неужели гезенк?»
Сверху вырвалась волна черной мути. Лампы сразу перестали быть видны. В полном мраке я почувствовал, что Петька подталкивает меня, ощупывает мою левую руку, вкладывает в нее свой груз — теперь у меня в обеих руках по мешку, — лезет на мои плечи, стоит на них и, наконец, отделился от них.
Я был один в непроницаемо черной воде. «Что же дальше делать?» Тут что-то толкнуло в лицо — раз, другой, третий. Вещи выпали из рук. Руки поднялись и встретили Петькины пальцы. Петька хватал меня и тянул вверх. Догадавшись, я подал ему сначала мешок, потом второй, затем подпрыгнул сам и уцепился за какое-то бревно. Можно было карабкаться вверх, и я карабкался. И вот блеснул свет. Моя голова высунулась из воды, и рядом ярко горела лампа.
Мы были в гезенке, в том самом, что подымается к спасательной станции. Гезенк цел.
Сняв перчатки и пристроив мешок на воткнутый между венцами лом, Петька уже гремел крючком бензиновой лампы; аккумуляторная висела над его головой. Теперь все понятно без слов: прежде всего надо проверить воздух.
В лампе под толстым цилиндром стекла затеплился спокойный оранжевый язычок. Руки сразу потянули с голов маски. У Петьки лицо побледневшее, осунувшееся, с грязной тряпкой на лбу, с глубокими складками от врезавшейся резины.
— Посидим? — предложил я.
— Как можно, что ты! Время терять…
Так и полезли вверх в гидрокостюмах.
Над гезенком — тесный, но вполне сохранившийся штрек. До спасательной сейчас рукой подать: еще несколько коротких переходов. Ноги уже сами рвались вперед.
Здесь, над гезенком — газа вверху всегда больше, — пламя лампы вытянулось в потухло. Мы быстро скинули с себя гидрокостюмы, надели противогазы, оставили все здесь и, жестами показывая дорогу, поднялись в другой штрек, метров на шесть выше.
Дыхание стало неровное, клапаны противогазов уже не тикают, как часы, а мечутся, как горошины в пустой балке. Оглядываем все внимательно, шаг за шагом. Вот — увидели сразу оба — цемент и рельсы вверху. Тут? И даже в глазах защекотало. Неужели дошли?
Я почувствовал внезапную слабость и сел на какой-то камень. Ну, топор и лом в наших руках!
11
Только шахтеры знают, как ароматен воздух над землей. Когда выходишь из шахты — дымят ли трубы, гонит ли ветер угольную пыль, — в первой волне наземного воздуха всегда чувствуешь запах леса после грозы. Хочется улыбнуться и сказать земной поверхности: «Здравствуй!»
Даже сейчас — в душе беспокойно, итти все страшнее и страшнее — свежий запах земли не проходит мимо. Вдохнул душистый воздух — и будто бы смена кончилась, после шахты домой пришел, миска борща на столе, мать хлопочет у печки…
Поднимаемся по лестнице ощупью, не лезем — крадемся, чтобы не зашуметь. Лампы потушили еще в учебном штреке. Там же их и оставили — и лампы и противогазы.