Свет я потушил, а лампу и немецкий автомат взял с собой под брезент.
3
Я прогнулся, как от толчка, с чувством неопределенной тревоги. Я быстро вспомнил, где я и почему: затаив дыхание, высунулся из-под брезента.
Вокруг было попрежнему темно и тихо. А я почти наверное знал, что тут теперь я не один, и вслушивался в тишину до звона в ушах.
Так прошло несколько минут. Потом мне почудились звуки, будто шорох и пощелкивание. Скоро звуки стали отчетливыми: в штрек сыпались мелкие камни; значит, сверху, с поверхности, кто-то раскапывал устье шурфа.
«Немцы? — съежился я и похолодел. — Поймают здесь, как в мышеловке!»
Верить не хотелось, что из положения нет выхода. «Нет, — подумал я и нащупал рукою автомат, — оружие со мной. Так просто меня не возьмут. И преимуществ у меня много: я в темноте, они придут со светом; я знаю, где они появятся, а они не могут знать, откуда я нападу. Шурф узкий, они станут вылезать поодиночке. Стрелять или просто бить? Там будет видно».
Я поднялся на ноги, но сейчас же лег обратно. Меня лихорадило. «Лучше пока лежать за ящиками. Главное — не выпускать из рук автомат. Плохо, что не рассмотрел я, как он устроен». Пальцы торопливо ощупывали холодный металл. Вот, наверно, затвор; вот — спусковой крючок. «Будь, что будет!»
Звуки стали резкими, определенными; было слышно — по шурфу кто-то лез. Или он лез очень медленно, или время так тянулось. Притаившись и сжавшись, я ждал, когда в шурфе появится первый отблеск света его лампы.
Вот донеслось уже, как он дышит: ровное, наглое дыхание уверенного в себе преследователя. Света все нет. «Неужели он так хитер?» Его одежда шуршала о стенки, и сапоги постукивали по дубовой крепи. Наконец на штреке хрустнули камни: он стал ногами на кучу щебня, насыпавшегося под шурфом. Я чувствовал его здесь, совсем рядом; темнота была непроницаема попрежнему.
Он опрокинул какой-то ящик, засопел и принялся шумно перебирать руками предметы на своем пути. Я сидел в неудобной, напряженной позе, втянув шею в плечи, и боялся шевельнуться, чтобы не выдать себя случайным звуком. «Конечно, он ищет меня. Когда дотронется, надо бить насмерть».
Ящики гремели громче и громче, ближе ко мне и ближе. «Что он делает? Неужели открывает крышки?» Звякнуло что-то, будто крючок аккумуляторной лампы. Вдруг вспыхнул свет — лампа в руках нагнувшегося над ящиками человека.
Меня сковал ужас. Я увидел Петьку, убитого вчера немецким офицером. Я достоверно знал, что он мертв. Мы были один-на-один под землей.
«Как же это может быть? Вижу я, или это кажется? Что он хочет? Или я с ума сошел?»
Вместо фуражки его лоб стягивала тряпка, пропитанная кровью. Пуля попала ему в висок, когда его убили; он упал спиной в канаву, запрокинув назад окровавленную голову. Теперь, высоко подняв лампу, он оглядывал штрек.
Не знаю, почему передо мной оказалось полотнище брезентовой перемычки. Чувствуя, что Петька через секунду повернется в мою сторону, вопреки рассудку, я резким толчком нырнул под брезент.
— Кто там? — встревоженно спросил Петька.
Я молчал, оцепенев. Тогда он подошел ко мне и начал разворачивать перемычку.
— Уйди! — дико закричал я и замахнулся автоматом.
— Сергей! — обрадовался он и тут же отпрянул назад. — Ты что? Ошалел?
Голос был Петькин, обычный, а глаза смотрели изумленно. Я облизал пересохшие губы и стал приходить в себя.
— Петька, разве ты живой?
4
В очень давние времена мы с Петькой были врагами.
В степи, недалеко от нашего поселка, стихийно рос городок глиняных домиков и землянок. Новые люди ехали работать на шахты — из Харьковщины, из-под Полтавы, из-под Курска. Семьи, недавно сменившие деревни на рудник, устраивались на руднике добротно, по-хозяйски. Землянки строились основательно и любовно: стены белились, украшались полосами желтой глины, вокруг тесных двориков вырастали невысокие глиняные заборы, в глиняных же сарайчиках мычали коровы; по склону балки к ручью спускались полосатые ленты огородов. Место, где разрастался этот городок — тут когда-то стояло несколько неопрятных лачуг, — с незапамятных времен называлось «Нахаловкой».
Мы, дети старых шахтеров, относились к нахаловским детям свысока и почему-то дразнили их «желтопузиками», Мы держались всегда особняком от них. Встречи между нами часто кончались дракой. Нам казалось, что они, пришельцы, дерзко нарушают наши древние права: как они смеют ходить по нашей степи, играть между наших отвалов, купаться в нашем ставке! Да и зачем они к нам приехали! Жили бы у себя в деревне!