— В подземном складе несколько тонн взрывчатых веществ. Температура воздуха — семьдесят градусов, огонь подступает по штреку…
«Ну, — подумал я, — все под землей разворочает взрывом. За год потом пожара не потушишь».
— А люди, — кто-то спросил, — в шахте есть?
— Рабочих всех благополучно вывели.
Петька стоял недалеко от меня. Щеки у него были синие от холода. Он передернул плечами — такая у него привычка. — шагнул вперед и крикнул:
— Товарищ начальник, разрешите немедленно приступить к разгрузке склада!
Всеми собравшимися на аварию спасателями командовал Свешников Федот Федотович, старый горный инженер. Он как раз проверял нашу станцию, когда мы получили телеграфный вызов; с нами сюда и приехал. Решительный человек, знающий, опытный.
— Склад, — резко повернулся он к Петьке. — долго не продержится. При такой температуре работать со взрывчаткой нельзя. Может, предложить что-нибудь хочешь?
— Да, — сказал Петька, — предложить. — И, торопясь, объяснил свой план.
Мысль его была необычна и проста. Надо сейчас же, сказал он, спускать в шахту мешки со льдом и снегом, как можно больше. Мешки везти на вагонетках и перегородить ими штрек около склада. Лед будет таять — вместо него подвозить новый. Ледяная перемычка и огонь временно задержит и воздух в складе охладит; под защитой льда можно, уже с малым риском, убрать все взрывчатые вещества.
— Все слышали? — громко спросил Свешников и сдвинул на затылок меховую шапку.
Нас, спасателей, было уже человек сто.
— Все! — хором закричали мы.
— Кто на эту операцию… по доброй воле… в две шеренги становись!
Все сто человек бегом бесились в строй. На правом фланге стоял Петька. Потом, пока другие спускали лед, он первым пробрался к складу. Через два часа взрывчатка была уже на поверхности, а через сутки и пожар был потушен; шахта начала добывать уголь, и мы разъехались по домам. Спустя неделю весь Советский Союз прочитал об этом случае в газетах. Напечатали даже Петькин портрет.
Замечательно, что он не загордился от своих удач. Его и в Москву вызывали, и в Кремле он был — сам Калинин Михаил Иванович вручил ему медаль «За трудовую доблесть». У всякого на месте Петьки разыгралось бы тщеславие. А он становился с каждым днем все скромнее и проще.
Скупой на слова, если речь шла о нем, от успехов товарищей он мог притти в шумный восторг. Помню, как он радовался, когда один из наших спасателей, широколицый и простодушный Васенко, рискуя жизнью, вынес на спине двух отравившихся газами. Потом сам же Васенко привел пострадавших в сознание. После этого случая Петька держал перед ними торжественную речь. По его словам выходило, что Васенко — самый мужественный, самый умелый человек среди нас. Кончив говорить, Петька подбежал к Васенко и обнял его; тот вдруг закрыл лицо ладонью и сказал: «Николы цього не забуду!»
В отношении ко мне у Петьки временами чувствовалась непонятная сдержанность. Я старался помогать ему во всем, хотел казаться перед ним даже лучше, чем я есть. А он мог не дослушать меня до конца, если я что-нибудь рассказываю, засмеяться и уйти разговаривать с другими. Бывало я нарочно заведу беседу о его жене, о дочке Татьянке; он улыбнется в ответ и спросит: «Манжеты от кислородного насоса ты куда положил?»
Часто я злился на него и думал: «Почему он не хочет посмотреть мне в душу? Он бы увидел: самый его близкий друг — я. Разве я хуже других или глупее?»
Один раз — мы были тогда на дежурстве — я подошел к нему и, волнуясь, спросил напрямик, какие причины мешают нашей дружбе. Он читал книгу, нагнувшись над столом. Он поднял от книги голову и громко — из глаз озорные искры — рассмеялся:
— А разве мы с тобой не товарищи? Чего ж тебе мало?
Тут у меня все в глазах потемнело. «Да кто он такой, что мне его дружба понадобилась? Ну и чорт с ним! А еще улыбается!»
— Ты это оставь — улыбаться! — захлебнулся я. — Молчишь, а думаешь, будто ты лучше всех! Ничем ты не лучше! И другие тебя не хуже!
— Сергей, — поморщился он, — охота тебе… Вот чудак человек!
Потом мне было стыдно вспоминать этот разговор. Петька будто и не помнил о нем, все шло попрежнему, а я всеми силами хотел загладить злополучную вспышку.
«Вот когда стану знаменитым спасателем, — думал я, — изобрету новый способ… аппарат… подвиг какой-нибудь совершу… тогда он увидит. Тогда он оценит. Только бы случай подвернулся, жизни не пожалею!»
Прославиться мне так и не пришлось: началась война. Несколько раз прилетали немецкие самолеты. Все забеспокоились: пусть женщины и дети едут подальше на восток. Я долго спорил с матерью: ей не хотелось покидать рудник и могилу отца; только за неделю до приход немцев удалось отправить ее на Урал. У многих тогда уехали семьи; уехала и Петькина жена с ребенком.