Работники кладбища, опускающие гроб, отошли от края. Священник сказал бросить всем по жмене земли. Люди стали медленно стекаться к яме.
Влад пошел сразу после Розы. Взял горсть рыхлой, прохладной почвы. Пока подходил, перебрал ее в руках, и, выбрав целью середину крышки, кинул. Он дольше положенного смотрел вниз, чувствуя, как ладонь горит. Старик мертв. Ушел, так ничего и не узнав.
Отходя, Влад почти столкнулся с Кракеном, притаившимся за его спиной. Стоя лицом к лицу, они молча держали взгляды сцепленными. Не двигались, выжидая чего-то. Ничего не знающие родственники молчали, но бандиты, затерявшиеся среди них, навострили уши. Глава стоял в шаге от ровного края ямы, прижатый к ней высоким и худощавым телом. Заметив настороженность подчиненных, Влад чуть приподнял ладонь, обозначая, что все в порядке, после чего обогнул мужчину и ушел на свою половину. Они разминулись, а Кракен стоял какое-то время, крепко сжимая в руке комок земли.
Влад отступил, потому что увидел в его взгляде то, чего не ожидал – скорбь.
Возможно, Роза ошиблась.
Приехав домой, родители уложили дочь. Стас решил не тревожить их, потому тихо ушел к себе, оставив обязанности няни на некоторый период.
Они вошли в свою спальню молча. Дом казался непривычно холодным и мрачным. Из-за погоды в нем не было света, темное дерево стало черным, каждый угол без окна поглощался тенью. Роза приоткрыла шторы, впуская немного слабых лучей, и замерла у окна. Ее который день мучали головные боли. В моменты, когда слезы лились бесконечным потоком, из-за острого покалывания в груди она не могла даже дышать. Это было одной из причин, по которым девушка старалась сдержаться – паническая атака могла перерасти во что-то еще более серьезное.
Какое-то время Влад смотрел ей в спину, пока не решил усадить на постель. Там безутешная дочь все-таки не сдержалась и снова заплакала. Измученный вид не сочетался с тем, как она выглядела еще полгода назад: Роза стала болезненно худой, кожа потеряла сияние, побледнела, волны волос превратились в сухие спутанные нитки. А Влад не изменился. Его изменения давно прошли.
- Почему все так? – она смотрела в пустоту, даже не обращая внимания на мужскую ладонь, накрывшую ее. – Почему он не прожил еще?
- Никто не может жить вечно.
- Я так много ему не сказала. И Ангелина… Она даже не узнает, насколько ее дедушка замечательный. Он смог бы дать ей намного больше, чем мы. Смог бы любить ее, радовать, показать, что такое семья.
Влад слушал в пол уха. Может, поэтому отреагировал настолько спокойно. А, может, потому что тоже так считал.
- Этого не изменить. Ничьей вины в его смерти нет.
- Почему тогда я чувствую себя такой виноватой… - Роза приложила руки к лицу, стараясь скрыться из-за прожигающего стыда.
- Потому что ты его дочь, ты любила его.
- Не думаю, что ты понимаешь мои чувства. Твои родители ушли, когда ты был ребенком.
- Иногда кажется, что так даже хуже. Сейчас я перенес бы это куда проще.
Сказав это, Влад невольно дернул головой. Перенес бы проще? После смерти Нины он хотел повеситься из-за чувства вины. Кто знает, что произошло бы с ним, переживи он смерть родителей при нынешних условиях. Что бы случилось, попади пуля не в Нину, а в его мать? Чувствовал бы он то же самое? Здесь нет его вины или же есть? А в смерти Нины? Есть или нет – не важно, он ее чувствует, а это уже делает настоящим все, что угодно.
Тогда отсутствие вины может означать, что ее нет? Здесь все не так однозначно.
Хуже только чувствовать вину и точно знать, что она правда существует. С этой мыслью в голове Влада вдруг показался образ отца. Теперь с ним ассоциировалась зелень тюрьмы, зловоние и вызывающая жалость слабость.
- Прости, я совсем теряю голову. Не хотела тебя обидеть, - устало прошептала Роза.
- Ты меня не обидела, - «обидеть меня сильнее, чем я сам это делаю, никто не сможет».
- Все равно прости.
Новая пауза почему-то звучала громче. Тишина казалась непроницаемой, но в то же время очень хрупкой – как затишье перед бурей. Возможно, сказались наполненные впечатлениями недели.