кулисы и набежал на Александра Васильевича Гау–ка, который стоял и
встряхивал дирижерской палочкой, словно градусником. Я сказал:
– Александр Васильевич! Я, кажется, так себе выступал?
– А я и не слушал, милый! Я сам чертовски нол–нуюсь, эхехехехей! Да
нет, должно быть, неплохо: публика двадцать минут рыготала, только и не
пойму, чтб вы там с Ванькой смешного придумали про Танеева? Как мне его
теперь трактовать? Хе–хе–хе–хей!..
И он пошел дирижировать, а я воротился в голубую гостиную, даже и
самомалейшей степени не понимая всех размерон свершившегося надо мною
несчастьи.
В это время в голубую гостиную не вошел и не вбежал, а я бы сказал,
как–то странпо впал Соллертинский. Хрипло спросил:
– Что ты наделал?
А я еще вопросы стал ему задавать:
– А что я наделал? Я, наверно, не очень складно говорил?
Иван Иванович возмутился:
– Прости, кто позволил тебе относить то, что было, к разговорному
жанру? Неужели ты не понимаешь, что произошло за эти двадцать минут?
– Иван Иванович, это же в первый раз...
– Да, но ни о каком втором разе не может быть никакой речи! Очевидно,
ты действительно находился в обмороке, как об этом все и подумали.
Дрожащим голосом я сказал:
– Если бы я был в обмороке, то я бы, наверно, упал, а я пришел сюда
своими ногами.
– Нет, нет... Все это не более, чем дурацкое жонглирование словами.
Падение, которое произошло с тобой, гораздо хуже вульгарного падения
туловища на пол. Если ты действительно ничего не помнишь,– позволь напомнить
тебе некоторые эпизоды. В тот момент, когда инспектор подвел тебя к
контрабасам, ты внезапно брыкнул его, а потом выбросил ножку вперед, как в
балете, и кокетливо подбоченился. После этого потрепал контрабасиста по
загривку – дескать: "Не бойсь, свой идет!"–и въехал локтем в физиономию
виолончелиста. Желая показать, что получил известное воспитание, повернулся
и крикнул: "Пардон!" И зацепился за скрипичный смычок. Тут произошел эпизод,
который, как говорится, надо было "снять на кино". Ты отнимал смычок, а
скрипач не давал смычок. Но ты сумел его вырвать, показал залу, что ты,
дескать, сальнее любого скрипача в оркестре, отдал смычок, но при этом
стряхнул ноты с пюпитра. И по узенькой тропинке между виолончелей и скрипок,
по которой нужно было пройти, прижав рукой полу пиджака, чтобы не
зацепляться, ты пошел какой–то развязной, меленькой и гаденькой походочкой.
А когда добрался до дирижерского пульта, стал засучивай, штаны, словно лез в
холодную воду. Наконец взгромоздился на подставку, тупо осмотрел залг
ухмыльнулся нахально и, покрутив голоной, сказал: "Ну и ну!" После.чего
поворотился к залу спиной и стал перенорачивать листы дирижерской партитуры
так, что некоторые подумали, что ты продирижируешь симфонией, а Гаук скажет
о ней заключительное слово. Наконец, тебе подсказали из оркестра, что
недурно было бы повернуться к залу лицом. Но ты не хотел поворачиваться, а
препирался с оркестрантами и при этом чистил ботинки о штаны – правый
ботвнок о левую ногу – и при этом говорил оркестрантам: "Все это мое дело –
не ваше, когда захочу, тогда и повернусь". Наконец, ты повернулси. Но...
лучше бы 1Ы не поворачивался! Здесь вид твой стал окончательно гнусен и
вовсе отвратителен. Ты покраснел, двумя трудовыми движения–ми скинул капли
со лба в первый ряд и, всплеснув своими коротенькими ручками, закричал: "О
господи!" И тут твоя левая нога стала выделывать какое–то непонятное
движение. Ты стал ею трясти, вертеть, сучить, натирал сукно дирижерской
подставки, подскакивал и плясал на самом краю этого крохоЛшго
пространства... Потом переменил йогу и откаблучнл в обратном направлении,
чем вызвал перную бурную реакцию зала. Прн этом ты корчилси, пятился,
скалился, кланялся... Публика вытигивала шеи, не в силах постигнуть, как
тебе удалось удержаться на этой ограниченной территории. Но тут ты стал
размахивать правой рукой. Размахинал, размахивал и много в том преуспел!
Через некоторое время публика с замиранием сердца следила за твоей рукой,
как за полетом под куполом цирка. Наиболее слабонервные зажмуривались:
казалось, что рука твоя оторвется и полетит в зал. Когда же ты вдоволь
насладился страданиями толпы, то завел руку за спину и очень ловко поймал
себя кистью правой руки за локоть левой и притом рванул ее с такой силой,