— Ах, гад! — услышал он хриплый знакомый голос. — Значит, это ты все время ломаешь…
— Поверь, в первый раз, — забормотал Осман, покрывшись холодным потом. — Жизнью клянусь, сыном клянусь… Алыш страдает, дразнят его. Вот хотел, чтобы в роднике текла вода. Как прежде.
Вряд ли Солтан слышал, что бормотал совершенно растерявшийся и перепуганный Осман. Все его существо ликовало, он словно бы забыл про то умиротворенное настроение, которое владело им в последнее время. Снова жажда мести наполнила его без остатка.
— Эй, люди! — гаркнул он так, что эхом откликнулись горы. — Касум! Гасан! Идите сюда!
Осман стоял, как парализованный, шепча:
— Стыд! Какой стыд…
Он даже не пытался вырваться, да, пожалуй, это и не удалось бы ему: Солтан был намного сильнее. Только когда в окнах вспыхнул свет, Осман предпринял слабую попытку освободить руку.
— Не–ет! — торжествующе прорычал Солтан. — Не выйдет. Слаб здоровьем, счетовод проклятый!
— Послушай, — сказал, тоскующе Осман. — Мы же в детстве друзьями были.
— Вспомнил! — захохотал Солтан.
— Я поправлю колонку, клянусь! Завтра же вызову мастера.
— Конечно, поправишь! — ликовал Солтан. — Только сначала судить тебя будем.
— Отпусти, не позорь.„
Хлопнула дверь в доме Касума. И тогда Осман прошептал, сдерживая рыданья:
— Прошу тебя… Ради Сенем. Она этого не переживет._
Он сразу почувствовал, как дрогнула рука Сол–тана и ослабла железная его хватка. Словно тот только и ждал этих слов, зная, как трудно, как унизительно будет произнести их Осману.
От сильного толчка Осман едва не упал и пустился по дороге с горы. Сзади послышались голоса:
— Ты что, Солтан?
— Какой–то подлец снова колонку искалечил, — ответил Солтан. — Схватил было его, да вырвался…
— Вода–то опять как хлещет!
— Кому это надо, а?
— Совсем совесть потеряли, хулиганы!
Голоса остались далеко позади. Осман, прижав ладонь к груди, успокаивая сердце, перешел на шаг. Вспомнив, как унижался перед Солтаном, застонал. На пороге дома привел одежду в порядок, крепко растер лицо ладонью, чтобы ничто не выдало его, если Алыш вдруг проснулся от криков. Но Алыш спал. И вот чудеса: спал спокойно, словно шум потока, хлынувшего из колонки, донесся сюда и убаюкал его.
…Родник ожил. Вновь вытекали из горы проворные струйки, бежали, словно прозрачные ящерки, по каменистому ее боку к подножью, а оттуда по трубам в чашу. Вновь из маленького грота на площади перед платаном неслась звонкая, булькающая песня. И хотя стояла уже поздняя осень, песня была весенней — мелодия разбуженной воды.
Алыш повеселел. Дразнить его перестали, наоборот, спрашивали с уважением: «Ты волшебник, что ли, парень?»
Осман старался не встречаться с Солтаном, завидев издали, переходил на другую сторону улицы. Стыдился.
О том, что случилось в Гарагоюнлу в тот памятный день, толковали по–разному.
Одни считали причиной оползня землетрясение, которое действительно произошло в это время где–то далеко на юге. Другие уверяли, что дело здесь — в самолетах, которые порой пролетали высоко над горами, да в грузовиках, громыхающих по улицам селения. От тех, мол, дрожит воздух, а от этих — земля! Где уж ей, бедняжке, выдержать!
О колонке, из которой постоянно текла вода, подмывая склон, не вспоминали. Наверное, потому, что теперь колонки не стало: она лежала у подножья, погребенная под обломками скал.
А Меси–мудрец продолжал твердить свое:
— Нет, это был аджаха! Настоящий аджаха!
Никто не знает, что имел в виду старик.
Никто не знает, что ищет, пролетая над озерными камышами, неведомая нтица анадиль, оглашая ночную тишь тревожным постоянным криком: «Нашел ли?», «Нашел ли?» и отвечая себе: «Не нашел!»
Роман–газета № 23
№ 23(957) 19 8 2
©«Знамя» № 11, 1981 г.