— Но ты пойдешь без оружия, — предупредил Гаврилов.
— Почему? По дороге бандиты.
— А что ты можешь сделать один против бандитов. Да и винтовка вызовет подозрение.
— Я возьму револьвер.
— Ни в коем случае! Поедешь будто за хлебом для семьи. В Феодосии у тебя родственники. Тетка!
Домой Юра возвратился вечером. Бумажка за подписью секретаря ревкома о том, что «Константину Гадалову, 1904 г. рожд., разрешено следовать в г. Феодосию по местожительству родственников», лежала у него в кармане.
Проходя мимо графской дачи, он решил заглянуть в домик Османа. Пусто. Никого. Даже вещи вывезены. Он отправился домой по сиреневой аллее. Его окликнула Лиза. Теперь они встречались только на уроках и даже не разговаривали.
— Юра, почему ты меня презираешь? — спросила Лиза, глядя ему в глаза.
— Я тебя не презираю. Так получилось. У революционера не должно быть личной жизни. Он живет общественными интересами. А ты классово чуждый элемент…
— Да, — покачала головой Лиза, — ты меня презираешь, даже ненавидишь! За что?
— Я объяснил… А мне думаешь приятно такое отношение к тебе? Ты же знаешь… Но я обязан. Революционный долг!
— Что я знаю?
— Ну… мое отношение к тебе…
— Презрительное!
— Наоборот…
Лиза печально смотрела на него.
— Юра, прими меня в комсомол, — тихонько сказала она.
— Тебя? В комсомол?
— А что такого?! — вдруг громко, с возмущением воскликнула она. — Ну, я дочь дворянина, а что из этого? Дворяне всякие бывают. Были дворяне-декабристы.
— Ты даже не просто дворянка, ты графиня и дочь советника Деникина и Врангеля, — сказал Юра.
— Юра! Ты же знаешь, что я не такая, как все у нас в семье. Я ненавижу все барское. Ненавижу лживость в нашем доме. Юра! Ты ведь называл меня Джеммой, Нэлле… Я все время и до прихода большевиков хотела жить иначе и ссорилась с мамой. Я никогда не была монархисткой, как отец. Ты ведь знаешь! Софья Перовская была племянницей генерал-губернатора. Я недавно читала. Кропоткин был князем…
Юра угрюмо молчал, старался не встретиться с ней глазами, потому что знал — не выдержит. Ведь правда — это Лиза, его Джемма, хорошая и самая красивая Лиза!
— Я подумаю, спрошу, — вздохнув, сказал он. — Но знаешь, революционер обязан отречься от всего личного.
— Я… я отреклась, Юра. Я поссорилась и ушла из дому. Я здесь в саду, потому что дожидалась тебя…
— Куда ты ушла? — испугался Юра.
— К Ганне. Я у нее уже два дня живу. Она хорошая, она все поняла. И Семен тоже. А ты, ты… — И по щекам Лизы покатились слезы. — Я уже работаю. Ганна устроила меня учительницей в школе ликбеза…
Юра потерся лбом о лоб Лизы.
— Я постараюсь, Лиза. Только сейчас нельзя. Я в Феодосию уезжаю. Я там поговорю.
— Ты приказывай… Я докажу. Могу и патрульной пойти.
— А где Осман и его жены?
— Жены переехали в Таракташ, а Осман… бежал.
— Он в банде Гоги?
— В банде! — тихо сказала Лиза.
Они уже входили на крыльцо. Навстречу вышла Юлия Платоновна.
— Юрочка, ради бога, угомонись. Это же ужасно! — Она протянула Юре записку.
«Дурной мальчишка. Кончай свой глупый война. Пусть весь комсомол сидит дома и в лес не ходит. Кто ходит — голову потеряет. Нас будешь стрелять — тебе смерть».
Подписи не было.
— Это он пугает, — сказал Юра и сунул записку в карман.
Юлия Платоновна обратилась к Лизе:
— Наконец-то! Варвара Дмитриевна в истерике. Где ты пропадала?
— Я поссорилась с мамой. Я живу у Ганны.
— Я сейчас же приведу твою маму. Вы должны помириться! — воскликнула Юлия Платоновна.
— Пожалуйста, не надо! Она придет за мной сюда, и мы поссоримся окончательно.
Юлия Платоновна вышла.
— Покажи записку! — Лиза требовательно протянула руку. А когда прочитала, то воскликнула: — Осман! Я знаю. Это почерк Османа.
7
Юра настороженно ехал на Сером по тропинке, вьющейся по склону Георгия. Серый не оседлан. Вместо седла на нем мешок, набитый сеном. Вместо стремян — веревочные петли. На Юре — постолы, а за спиной тощий мешочек: кусок мамалыги, сушеные фрукты, запеченные картофелины. Наган. Он все же взял наган, несмотря на запрещение Сергея Ивановича.
Небо чистое, голубое, и только кое-где по нему неслись с юга белые пухлые облачка. Вот и знакомые ущелья, где когда-то добыто столько зайцев!
Все будет хорошо! С этими мыслями Юра спустился на шоссе. Вот и перекресток. Домик дорожного обходчика пуст, даже рамы унесены. Юра переехал мост и по заросшей тропинке начал подниматься на перевал. Он внимательно оглядывал окрестность. Не было видно ни души. «Если меня задержат, обыщут и найдут наган, что тогда? — думал он. — Конечно, соврать, что теперь у каждого есть оружие. На земле валяется… А лошадь поймал в лесу. Видите, она даже без седла. Простой недоуздок на ней».
Он все время репетировал в уме разговор в случае возможной встречи. В кармане у него лежало золотое обручальное кольцо (отца) и толстые серебряные часы с тремя крышками, как будто для обмена на хлеб. В крайнем случае за эти вещи можно будет откупиться.
Серый поднимался все выше и выше. До перевала оставалось совсем немного. Вот вдали, внизу, уже виднеются красные крыши домов в Отузах. Фу! Кажется, пронесло…
— Стой! — услышал он голос позади.
Оглянувшись, Юра увидел двоих с карабинами в руках. Они поспешно спускались к нему.
«А наган в мешке! Вот дурак!» — промелькнуло в голове, и он что было силы ударил Серого ногами по бокам и помчался вниз. Не заметив длинного сучка приземистой сосны, он наткнулся на него, слетел с лошади и три раза перевернулся, но сознания не потерял.
— Вставай! — Носок сапога больно ударил его в бок.
— От нас не ускачешь! — насмешливо сказал молодой мужчина в папахе, ткнув Юру дулом карабина в грудь.
— Почему убегал? — спросил пожилой, с резкими морщинами на одутловатом, давно не бритом лице.
Третий, похожий на татарина, круглолицый, с оспенными рябинками, добавил:
— Попробуешь еще раз удрать, получишь пулю! Усвоил?
— Усвоил! Очень испугался я! — ответил Юра.
— Морду тебе набить надо, чтобы зря не беспокоил людей! — сказал пожилой.
— Отпустите меня, товарищи!
— Товарищи? Ах ты сволочь! — воскликнул молодой в папахе. И ударил Юру кулаком по уху.
Юра упал. «Вставать или не вставать? — соображал он. — Лучше, кажется, встать». Он медленно поднялся.
— Куда ехал и зачем? — спросил пожилой. — Только не ври, нам с тобой возиться некогда.
Юра быстро соображал: «Сейчас меня обыщут и найдут наган, тогда… Эх, зря не послушал Сергея Ивановича, взял его». Вдруг его осенило:
— В Феодосию. Голодал очень… Есть нечего. Ну, по дороге решил подработать…
— Подработать? — переспросил пожилой.
— Ага! Руки вверх и — отдавай съестное.
Молодой с усиками и круглолицый захохотали. Пожилой тоже усмехнулся и спросил:
— А позвольте вас спросить, чем же это вы намерены были «брать на бога»?
— Наганом!
— Каким наганом?
— А тем самым, какой я украл у красного командира в Судаке.
— У тебя наган? Ну-ка покажи!
Юра вынул из мешка наган. Пожилой повертел его в руках и сказал:
— Ну и ну! Серьезный конкурент! Что делается! Даже мальчишки бандитами становятся. Вот она, советская власть. А кто ты такой?
— Я? Я из симферопольского кадетского корпуса, Костя Гадалов. Нас погнали грузиться на пароход, и я отстал. В Феодосии есть родственники… Очень голодал. Последнее время наганом кормился… Выплакал в ревкоме разрешение идти в Феодосию. Ну, и двинулся туда пешком, думал — доберусь.
— А где коня взял?
— В лесу нашел, неоседланного…
— Что же нам с ним делать, с таким? — спросил молодой.
— Наган отобрать, — предложил круглолицый, — пусть катится на все четыре! В назидание — набить морду. А коня зарезать на мясо.