Всё чаще, в разговорах с Витой, Альво упоминал дальние перелёты, какие они совершали, как только стали парой. Но его избранница была непреклонна.
— Не время, родной, ещё нет, — говорила она, легонько касаясь мужа крылом, — Пёрышко не готов.
До сих пор она не теряла надежды увидеть мой полёт.
7
Ночь. На заледеневшей глади озера мы одни: те, кто с приходом зимы мог улететь в теплые края — уже покинули это место. Ветер пригибает к воде седые от инея травы. Тепло тел Виты и Альво согревает меня, но не они приходят в короткий, предрассветный сон.
В нем я вижу свою мать, в окружении таких же красивых, как она людей. За их спинами трепещут на ветру широкие, белые крылья. Кто они?
Круг Крылатых постепенно смыкается, как будто люди пытаются защитить женщину с опечаленным лицом. Но от кого её защищать?
Я вижу, как мои, ещё совсем маленькие руки, тянутся к ней, но строй суровых воинов сдвигается всё сильнее.
— Уродец! Больной! Бескрылый...
Последний, особенно громкий выкрик, словно нож, взрезает напряженный воздух. Неприступная стена приходит в движение. От неё отделяются три самых высоких мужчины — мои будущие охранники и конвоиры. В образовавшемся промежутке вновь мелькает её лицо: она плачет то ли от стыда, то ли от горя.
Вновь из груди рвется крик: "Мама!" Но свой голос я слышу только после того, как просыпаюсь. Наяву он сливается с шелестом крыльев Виты и я не понимаю, что происходит.
— Тише, — властный призыв Альво гасит шум. — На озере кто-то есть.
Мы удивленно оглядываемся, но в сером утреннем воздухе пока ничего нельзя разобрать. Одна надежда на слух: там, на берегу, сквозь порывы ветра пробиваются едва различимые щелчки: один, два, три...
Я и Вита только догадываемся об источнике звука, но Альво догадки не нужны: эти щелчки он уже слышал и знает, что за ними последует. «Охотник!» — сильное тело поднимается в воздух, шея изгибается, придавая лебедю вид грозного духа. Грозного, но, увы, не бессмертного.
Внезапный приступ кашля ломает грациозный силуэт, кровавая пена каплями застывает на белоснежном оперении. Тело Альво врезается в воду, разбивая тонкий лед. Поднятые брызги водяной пылью осыпаются на тёмно-серую гладь озера. И тут же необыкновенная тишина покрывалом расстилается над нами. Мы запутываемся, застываем в ней. Широко раскрытые глаза Виты наполняются ужасом, он волнами накатывает изнутри. Несколько долгих минут уходит у неё на попытку побороть это чувство. С трудом оправившись, она всё-таки успевает повернуться ко мне и тревожным шепотом прошептать: «Спасайся, сынок!», в момент как воздух разрывает еще один выстрел.
8
Глаза закрываются сами собой и, в надвинувшейся темноте, до меня доносится только плеск опустившихся в воду крыльев и свистящее дыхание Виты. Холодная тяжесть приливной волны ложится на грудь, однако я не чувствую этот груз. Тело будто снова оказывается внутри спасательной капсулы, но невесомость только сильнее пугает обманутый разум.
На долю секунды свист прекращается, и я слышу ослабевший голос птицы, которая стала мне приемной матерью: "Лети, Перышко". Короткий вдох и она затихает навсегда…
В этот миг что-то ломается внутри. Всё, что связывало меня с родным миром, всё, что узнал и пережил здесь, на Земле — искажается, растрескивается, обнажает того, кем был я на самом деле.
Легкое тело уже не борется с невесомостью, оно парит в ней. Белоснежные перья мягким ворсом покрывают руки, и вот уже упругие крылья с нажимом вспарывают воздух. Длинная шея изгибается и внизу, в оттаявших оконцах водной глади, я вижу своё изменившееся отражение. Струи ветра наполняют грудь, стирая мысли. Небесная лазурь манит высотой, и я лечу к ней. Лечу, забыв обо всём…
9
Почти семь лет прошло с тех пор, как я покинул это место. Почти семь лет я не вспоминал Виту и Альво и вообще не тревожил память, полагаясь на животные инстинкты своего нового тела. Почти семь лет я не задумывался о том, как быть Бескрылым. Да только то, что я считал забытым, всё ещё жило во мне, исподволь подтачивая крепость мыслей.
К исходу седьмого года память всё-таки прорвала оборону: череда ярких, но ничего не значащих картин сменилась полноценными событиями прошлого. Образы матери, воинов, охранявших посадочную капсулу, Виты и Альво, встретивших меня на Земле — теснились в голове, постепенно занимая положенные им места. И только одно воспоминание острой болью тревожило сердце: мгновение, когда я потерял обоих приёмных родителей, ещё бередило открытую рану.