– Ты снимаешь, что ли? – удивился Игорь: он и раньше видел этого кинолюбителя с неразлучной камерой в самых неожиданных местах – балансирующим на острых кораллах по колено в воде, подкрадывающимся к чинно вышагивающей по газону цапле, свешивающимся с балкона второго этажа соседнего с Игоревым корпуса…
– Ага! – сверкнул тот совсем не великолепными зубами.
– Зачем?
– Ну… – растерялся тот. – Так просто… На память. Я всегда все снимаю.
– Репортер, что ли?
– Да нет… Для себя…
– А я бы на этого гада пленки пожалел, – никак не мог успокоиться Сергей.
– Да тут не пленка – жесткий диск…
– Одна хрень! А жестким диском этого пи…ра по балде бы!
– Сергей! – укоризненно дернула мужа за рукав Анна.
– Чего Сергей? – вскинулся тот. – Я что: пи…ра пи…ром назвать не могу?
– Люди же кругом!
– Во! – поднял тот вверх толстый, как сосиска, палец. – Люди! А этот – не человек. Пи…ор, одним словом! Пи…ор и есть.
– Сергей!..
– Смотрите! – перебил их «кинолюбитель», указывая пальцем на рябящую мириадами солнечных бликов темно-синюю гладь моря. – Смотрите-е!!!
– И все равно я не могу с тобой согласиться, Олежек…
Госпожа Пинская стояла у борта катера и смотрела на удаляющийся берег, уже плохо различимый в лучах бьющего в глаза солнца.
– Кого-то мы могли взять с собой. Тут столько свободного места.
– Не говори ерунды, Софа. Я тебя умоляю – ерунды не говори!
– Ну почему…
– Ты что: хотела, чтобы я взял на борт этого антисемита? Нет, ты скажи, и мы вернемся за ним. Скажи только.
– Можно было взять других…
– Да? Ты хотела превратить катер в Ноев ковчег? Даже если бы мы поставили людей плечом к плечу – все бы не поместились. Ты бы хотела до самой Саудовской Аравии стоять на одной ноге? Как в переполненном автобусе?
– Ну…
– И все равно – половина бы не поместилась. Как бы ты выбирала, кого взять? Вы зайдите на борт, а ты останься – мне твоя рожа не нравится!
– Олег!
– Пойми, Софа: они отлично обойдутся без нас с тобой. Со дня на день приедут спасатели и всех заберут. Они и не вспомнят про нас с тобой. Да, не вспомнят. Как не помнили все эти годы, когда мы для них были «этими евреями». Или того хуже…
– Олег!
– Я натерпелся от этого быдла и в школе, и в институте, – заводил сам себя Олег. – Это тебе, профессорской дочке, было хорошо – тебе, наверное, и слова никто не говорил. Да и что сказать? Соня Кислицкая, дочь профессора Кислицкого, лауреата и орденоносца! А я был просто Олег Пинскер, и этим все было сказано. Ты бы знала, каких трудов нам стоило изменить фамилию на более-менее «русскую»! Пинский все равно не Пинскер. Не Пинскер все равно. Но и тогда мне приходилось выслушивать от всяких Сергеев всякие гадости, когда нужно было заполнить любую паршивую анкету.
Олег всплеснул руками и едва не свалил на палубу бутылку виски, которую откупорил, едва взойдя на борт.
– Папа у меня, понимаете ли, Григорий Израилевич! Не повезло, понимаете ли, с дедушкой! А мама – Анна Моисеевна!
– Я все это знаю, Олег, – пыталась урезонить его Софья Михайловна, но финансист уже разошелся не на шутку.
– И куда я с такой анкетой в том, – он ткнул пальцем в сторону берега, будто ненавидимый им всеми фибрами души Советский Союз имел какое-то отношение к покидаемому Египту, – антисемитском вертепе делся бы? Куда бы меня взяли с такой анкетой? Григорий Израилевич и Анна Моисеевна! Да еще родственники за границей. Только на стройку – класть кирпичи. Но я прорвался, Софа! Я прорвался через все!
– Я знаю это, Олег!
– Замолчи, Софа! Я вынужден был терпеть таких вот Сергеев со стопроцентной родословной, чтобы хотя бы чуть-чуть, маленькими шажками двигаться вперед. Не только терпеть – заискивать перед ними. Хохотать вместе с ними над антисемитскими анекдотами, клясть на собраниях израильскую военщину… Ты только представь себе, Софа: израильскую военщину! – снова всплеснул он руками. – Армия крошечного Израиля, борющегося в сплошном кольце люто ненавидящего его арабского мира – военщина!
– Успокойся, Олег. Лучше выпей и успокойся.
– Сама пей! – бушевал Олег. – Это ты защищаешь этих Сергеев с пеной у рта! Да-да, защищаешь!..
Понимая, что ничем не сможет переубедить мужа, оседлавшего любимого конька, Софья Михайловна взяла пластиковый стаканчик с виски и отхлебнула глоток.