Я покачал головой.
— Не стоит нам этого делать.
— Почему, блин, нет? Денег у нас хватит. И вообще, мы сможем продать их, когда приедем в Камарину, вернуть деньги и сэкономить время.
— Плохая идея, — сказал я.
Это его рассердило.
— Что, черт возьми, с ней не так? И еще, — продолжал он. — Сам твердишь, что чем раньше мы уберемся отсюда, тем лучше, потому что нас тут ищут. Мы доберемся верхом гораздо быстрее, чем пешком.
— Категорическое нет, — сказал я. — Мы идем в Камарину на своих двои, успокойся. Никаких мулов.
— Да что такого плохого в мулах?
Он начал действовать мне на нервы.
— Я просто их не люблю, доволен?
— Понятно. Не хочешь сказать, почему?
— Нет.
— Как хочешь.
На самом деле ничего секретного тут не было, и Луций Домиций прекрасно все знал, или знал бы, если бы слушал меня хоть сколько-нибудь внимательно. Дело было в том, что у нас с мулами просто не складываются отношения. Думаю, это как-то связано с теми временами, когда мы с Каллистом были в Вифинии; в одном из тамошних городков мы учинили нечто, принесшее нам такую популярность, что какой-то чудик вызвал стражников, а у нас были некоторые причины не общаться с ними. Но мы не нервничали, потому что у городского борделя были привязаны два мула, и мы решили — запрыгнем на них и исчезнем задолго до того, как солдаты сюда доберутся. Поэтому мы взяли этих мулов, отправились восвояси и почти покинули зону риска, когда мой мул встал, как вкопанный и остался стоять, будто увидел голову горгоны — никакие мои действия не могли заставить его сдвинуться с места. И вот я ору и пинаю совершенно неподвижного мула — а тут появляются солдаты. В следующий момент мы уже сидим в холодке, а мулы добавлены к списку преступлений (а за скотокрадство само по себе в Вифинии вешают; Вифиния — ужасное место и в лучшие времена, уж поверьте на слово). Примерно так всегда и протекало мое общение с мулами. Если бы Луций Домиций предложил ослов, бычью повозку или даже лошадей, я мог бы и согласиться, да, потому что в любое время предпочту езду ходьбе. Но мулы — ни за какие коврижки, никогда.
В общем, мы пошли пешком и к концу дня забрели в городок.
Место как место: два постоялых двора, баня, пекарня, даже дурацкий маленький театр и ипподром. В другое время я бы предложил задержаться здесь на денек-другой и посмотреть, не получится ли разыграть хорошую аферу. Но деньги у нас были, и чего мне хотелось больше всего после дня ходьбы — так это скинуть башмаки и положить ноги на скамеечку на несколько часов. Мы выбрали менее зловещий из постоялых дворов, заплатили вперед за кувшин местного яда и пару тарелок жратвы и приготовились вкушать вечерний отдых, как пара господ.
В нашем деле важно никогда не выходить из роли. Ну, например, если вы сыроторговец, который только что вошел в незнакомый город, то вы должны потратить некоторое время на расспросы о местном сыре, заключение сделок и так далее. В противном случае, два к одному, что кто-нибудь скажет: на следующий день мы видели тех двух скупщиков сыра в городе, но сыр их почему-то совсем не интересовал, и скажет он это никому иному, как офицеру стражи или торговому уполномоченному, которые как раз занимаются нашими поисками, и они спросят этого чувака: эти двое, о которых ты говоришь — случайно, не маленький крысолицый грек и италиец с бычьей шеей? — и через пару секунд на нас наденут воротнички.
Поэтому мне не оставалось ничего иного, как начать спрашивать людей на постоялом дворе, нет ли у кого сыра на продажу, и очень скоро я опять оказался по колено в фермерах, это если не упоминать управляющего из большого поместья, и все они пытались заманить меня к себе, чтобы угостить ломтиком-другим. И я отвечал: о да, я бы не отказался, но только нас время поджимает, торопимся оказаться на берегу как можно скорее, чтобы успеть на корабль домой, пока он без нас не уплыл, но через месяц или около того обязательно вернемся, и уж тогда непременно заглянем к вам. Их это вроде бы вполне удовлетворило, и они заверили меня, что мы не пожалеем, потому что каждый из них, так уж вышло, производит лучший сыр на Сицилии — суди хоть по запаху, хоть по фактуре, хоть по чему угодно. В общем, в тот вечер я провернул больше работы, чем настоящий сыроторговец делает за неделю, и не поимел с этого ни медяка, конечно же. Подумалось вдруг: если хотя бы половину усилий, которые уходили на ложь и мошенничество, мы потратили на превращение в честных дельцов, я был бы сейчас богачом, имел собственную виллу у моря и пил вино с собственных виноградников. Но увы, увы.
Не стоит и говорить, что Луций Домиций палец о палец не ударил за весь вечер — и, в общем, правильно сделал, поскольку он был всего лишь скромным рабом и его дело было сидеть в углу с кружкой раствора для травления бронзы и половиной ломтя ячменного хлеба. Надо отдать ему должное: за долгие годы он так понаторел в этом, что практически достиг совершенства; не сказать, что роль требовала от него слишком многого, но к молчаливому сидению в углу он определенно имел большой талант. Иной раз, когда он вкладывал в представление душу и сердце, я окидывал взглядом кабак и не мог его найти, пока он не поднимался с места — вот до чего он был хорош. Нет, его работа (кроме простого пребывания в образе раба) заключалась в том, чтобы слушать, перехватывая обрывки бесед и разговоров, которые многое могут значить в нашей профессии.