Понятное дело, что в замке были и другие современные средства передвижения — замок был переделан в шикарную гостиницу, и здесь гости должны были заночевать. Службы безопасности проводили последний осмотр. Но там, где сейчас стояли Анссет с Йосифом, никого не было, только птицы парили над морскими волнами.
— Что это за место? — спросил Анссет. — Почему оно так выглядит?
— Замок походил на военный корабль, — ответил ему Йосиф. — Все люди скрывались сюда, когда нападал враг, а стены удерживали атаку.
— То есть, тогда лазеров не было.
— Ни бомб, ни артиллерии. Только луки, стрелы и копья. Ну, еще несколько других особых штучек. Например, со стен выливали кипящее масло на людей, которые пытались на них карабкаться.
Анссет спустил взгляд, легко скрывая свое отвращение, но и заинтересованный, как далеко было от земли.
— Даже на стенах было опасно.
— Те люди жили во времена насилия.
Анссет подумал о нынешних временах насилия.
— Как и все мы.
— Тогда было по-другому. У кого был меч, тот обладал и властью. Он управлял всеми теми, кто был слабее его. Все время шли какие-нибудь войны. Люди все время убивали друг друга. Они дрались за землю.
— Майкел покончил с войнами, — сказал Анссет. Йосиф на это рассмеялся.
— Ну да, потому что во всех их выиграл. Наверное, это единственный способ установить мир. Ведь люди пробовали и другие способы, только все они закончились неудачей.
Йосиф провел пальцами по шершавым камням.
— Когда-то я жил в подобном месте, — признался Анссет.
— В Певческом Доме? А я и не знал, что он похож на замок.
— Там никто уже не льет кипящее масло, если ты это имеешь в виду. И стена не удержит вражескую армию не более получаса. Но он весь из камня, как и этот.
Анссет уселся, снял ботинки и встал на камнях босиком.
— Я чувствую себя так, словно бы вернулся домой.
Он легко побежал по стене к башенке и забрался по крутым ступеням на самый верх.
Йосиф направился за ним. Анссет стоял на вершине башни в самой высокой точке замка, испытывая головокружение. Ему вспомнился Высокий Зал, вот только сюда никогда не доходили ни холод, ни ветер, ведь весь замок покрывал практически прозрачный купол. Анссет начал уже понимать значение времени. Певческому Дому исполнилось тысяча лет. Люди проживали на Тью более две тысячи лет, прежде чем был построен Певческий Дом. Но когда люди поселились на Тью, три тысячи лет назад, этот замок стоял уже шестнадцать тысяч лет, из них десять тысяч он провел под куполом.
— Мы такие древние, — сказал Анссет.
Йосиф кивнул.
— За все это время ничего не забыли. Но ничему и не научились.
Анссет усмехнулся.
— Возможно, чему-то и научились.
— Лишь некоторые из нас.
— Ты такой суровый к людям.
— Возможно, — ответил на это Йосиф. — Таких замков мы уже не строим. Для этого мы слишком изощренные. Мы просто размещаем флот на орбите возле планеты, так что, вместо крепости на берегу моря, у нас имеются крепости, отбрасывающие тень на каждый сантиметр почвы. Древние времена были страшными, Анссет, тем не менее, у них были и свои достоинства.
— Я слышал, они опорожнялись и сохраняли свои экскременты.
— У них не было конвертеров.
— В ямах. И они разбрасывали экскременты по полям, чтобы получить больший урожай.
— Так было в Китае.
— Вон она как…
— Но в одном было лучше. Человеку было где укрыться.
В голосе Йосифа проскользнула такая тоска, что Анссет даже обеспокоился.
— Укрыться?
— Девственные, еще не открытые страны. Достаточно было поплыть в Ирландию… Человек мог укрыться перед своими врагами.
— А у тебя разве есть враги? — спросил Анссет. В ответ Йосиф горько рассмеялся.
— Только я. Я — единственный свой враг.
С тех пор, как Анссет был заключен в покоях Майкела, никогда еще он так не тосковал по своим песням. Но теперь у него не было песни, он не мог спеть утешения и победить те страхи, что грызли Йосифа. Анссет знал, что Йосиф в какой-то степени боялся и его самого; и теперь он желал спеть ему песню любви, сообщить, что он, Анссет, никогда его не обидит, что за последние несколько месяцев, а особенно за последние несколько дней, полюбил его так же, как любил Киарен, что они оба, каждый по-своему, частично заполняли ту громадную пустоту, что осталась в нем после утраты песни.