Анссет молчал.
— Анссет, — повторила Эссте тоном приказа. — Ты же знаешь, что до сих пор любишь его.
— Нет, — возразил юноша.
— Анссет, ты никогда не любил наполовину. Ты давал без ограничений и принимал без каких-либо условий, и ты не мог все это отбросить лишь потому, что это доставило тебе боль.
И она медленно повела юношу в покои Рикторса. Тот стоял у окна и глядел наружу, как давно уже стало для него привычным. Он высматривал птиц, садящихся на лужайки.
Прошло несколько минут, прежде чем он обернулся. Вначале увидел только Эссте и улыбнулся. Затем увидел Анссета и нахмурился.
Несколько минут они молча глядели друг на друга. Оба ожидали возврата страшных эмоций, но те не вернулись. Остались только печаль и жалость, воспоминания о дружбе и боли, но сама боль исчезла, а угрызения совести как-то затерлись. Анссет с изумлением открыл, что практически не испытывает ненависти, потому подошел поближе к Рикторсу, а тот подошел к парню.
Я уже не буду твоим приятелем, как раньше, без слов сказал Анссет этому мужчине, с которым теперь был одинакового роста, ведь сам он вырос, зато Рикторс сгорбился, усох. Но я буду твоим приятелем так, как только смогу.
В висящем между ними молчании, глаза Рикторса, казалось, говорили то же самое.
— Привет, — заговорил Анссет.
— Привет, — ответил ему Рикторс.
Больше ничего они и не говорили, ведь нечего и не было сказать. Но когда Эссте вышла из комнаты, мужчины вместе стояли у окна и глядели на охотящихся ястребов, выкрикивая предостережения птицам, которые отчаянно пытались сохранить свою жизнь.
4
Рикторс умер тремя годами позднее, весной. В своем завещании он просил, чтобы империя признала Анссета его наследником. Это казалось естественным, ведь детей у Рикторса не было, а с Анссетом его объединяла легендарная любовь. Таким вот образом Анссет получил корону и правил в течение шестидесяти лет, пока ему не исполнилось восемьдесят, всегда с помощью Киарен и мажордома; в личной жизни они все считали себя равными, хотя корону носил Анссет.
Их любили той любовью, которую никогда не смогли обрести Майкел и Рикторс, у которых было множество врагов. Постепенно, рассказы об Анссете, Майкеле, Рикторсе, Киарен и мажордоме расходились все шире; они превратились в миф, в котором люди находили опору, поскольку он был правдивым. Эту историю рассказывали не на публичных собраниях, где восхваление повелителей империи было частью политики, но в частных домах, где взрослые удивлялись страданиям великих людей, а всякий ребенок мечтал сделаться Певчей Птицей, любимой всеми, и в один прекрасный день занять в качестве императора золотой трон в Сасквеханне.
Эти легенды развлекали Анссета, поскольку их так раздували во время устных пересказов, и они трогали Киарен, поскольку представляли собой отражение любви простых людей. Но они ничего не изменили. В самом центре управления, окруженные проблемами тысячи миров, они вместе создали семью. Встречались ежевечерне, мажордом с Киарен как муж с женой, Эфраим — как старший сын, и Анссет — как дядя, который так и не женился, и который вел себя словно старший брат, который игрался с детьми и беседовал со взрослыми, но потом один уходил к себе в спальню, куда семейный шум доходил приглушенно, как бы с большого расстояния.
Вы принадлежите мне, но и не принадлежите мне, говорил Анссет. Я принадлежу к вам, но вы практически не видите этого.
Он не был несчастным.
Но он не был и счастливым.
5
— Нехорошо сваливать нам нечто подобное на голову, — терпким тоном заметила Киарен.
— Если ты надеешься на то, что кто-то из нас двоих примет корону, то разочаруешься, — прибавил мажордом.
— Я не дал бы тебе корону, даже если бы ты сам попросил, — с улыбкой возразил на это Анссет. — Я старею, а ты ведь еще старше. Так что, иди к черту. — Он повернулся и глянул в другой конец помещения, где Эфраим разговаривал с двумя братьями, держа на руках самого младшего внука. — Эфраим, — позвал Анссет. — Хочешь стать императором?
Тот рассмеялся, но потом увидел, что Анссет совершенно не шутит. Подошел к столу, за которым сидели его родители и дядя.
— Ты серьезно? — спросил он.
— Ты готов? Я выезжаю.