Охранник пустил тело, которое свалилось на пол.
По-видимому, камеры сняли эту казнь так подробно, потому что она была первой. Когда Крыса шел вдоль ряда, перерезая горло каждому третьему, четвертому или пятому осужденному, крупных планов умирающих людей уже не показывали, программа шла своим чередом.
Киарен с Йосифом этого не заметили. С того самого мгновения, когда лезвие в первый раз свистнуло в воздухе и ударило в горло осужденного преступника, Йосиф кричал. Киарен пыталась оттащить его от экрана, пробовала закрыть ему глаза, чтобы он не видел смерти того человека, тем не менее, не прерывая своего ужасного вопля, Йосиф ни на миг не оторвал взгляда от крови и агонии. Когда же голова казненного упала вперед, Йосиф громко зарыдал:
— Бант! Бант!
Теперь-то они видели, как Крыса уничтожал людей. Он должен был знать, подумала Киарен, должен был знать, какие чувства Йосиф испытывал к Банту, потому и решил его убить, как бы говоря: «Ты можешь сдать преступника, но должен понести и последствия».
Киарен была уверена, что жертв он выбирал сознательно, поскольку, добравшись до последних шести осужденных, он замедлил шаг и каждому заглядывал в лицо. Преступники реагировали по-разному: некоторые стоически пытались принять перспективу смерти, другие умоляли их простить, кто-то не мог сдержать от страха физиологические позывы. После каждого человека, мимо которого проходил Крыса, следующий был более уверен, что станет очередной жертвой — до сих пор Крыса не пощадил более четырех человек подряд. А потом он добрался до последнего.
Последним в ряду стоял Уорвел, абсолютно уверенный в том, что сейчас умрет — ведь перед ним пропустили уже пять человек. Киарен, прижимая к себе Йосифа, который тихо плакал у нее на плече, испытала удовлетворение, грязненькое довольство от того, что тот сейчас умрет. Раз уж Бант, то наверняка и ее бывший начальник.
Но тут рука Крысы метнулась вперед. Но не для того, чтобы убить, ведь в руке ничего не было. Крыса схватил осужденного за шею, оттащил его от охранника. Уорвел пошатнулся, практически упал, потому что колени под ним подкашивались. Динамики передали голос Крысы:
— А этого мы прощаем. Император проявляет милость к этому человеку.
С Уорвела сняли наручники, а голос диктора начал говорить, что всегда следует помнить об императоре — ибо, если кто-то обманывает и обворовывает людей, император мстит от их имени. «Но справедливость императора всегда смягчается милосердием. Император всегда помнит, что даже самый закоренелый преступник принадлежит к подданным императора».
Уорвел.
Бант.
— Чему бы Крыса не желал нас научить, — шепнула Киарен настолько тихо, что даже она сама с трудом слышала свои слова. — Чему бы Крыса не желал нас научить, урок мы поняли. Мы поняли урок.
Потому-то Киарен с Йосифом находились в Вавилоне, когда туда же перевели Анссета.
4
Впервые в жизни Анссет утратил песни.
До сих пор, что бы с ним не случалось, обогащало его музыку. Даже смерть Майкела научила его новым песням и обогатила давние мелодии.
В заключении он провел всего месяц, но все это время он провел без песни. Но не потому, что решил молчать. Поначалу, время от времени он пытался петь.
Даже что-нибудь простенькое, что-то, чему он научился еще в детстве. Звуки свободно исходили у него изо рта, только во всем этом не было музыки. Всякая песня звучала пусто, и он не мог заставить себя продолжать петь.
Анссет размышлял о смерти, может быть, потому, что перед глазами у него все время находилась урна с прахом Майкела, возможно, потому что он чувствовал себя похороненным заживо в этой пыльной комнате, наполненной памятками прошлого. А может и потому, что лекарства, задерживающие созревание Певчей Птицы переставали действовать, и изменения теперь проходили более неприятно по причине этой искусственной задержки. Анссет часто просыпался ночью, мучимый странными, непонятными снами. Малорослый для своего возраста, он начал испытывать беспокойство; ему хотелось померяться силами в драке с каким-нибудь противником, он тосковал по физическим усилиям, которых он был лишен в своем заключении.
Именно такова смерть и есть, думал он. Именно так чувствуют себя покойники, замкнутые в гробницах, или когда их публично ловят без тел. А духи просто желают чего-нибудь коснуться, но без тела не могут; они жажда ют тепла, холода, даже дающей наслаждение боли, но у них отобрано все это.