И как раз когда общество трясла лихорадка, вызванная интересом к Эрмане, землетрясение семидесятого года вскрыло пещеру на берегу реки в баррио Бато. Поначалу пещеру не связывали с ней, хотя первые исследователи и заявили, что во внутренней пещере обнаружены большие четки и бич. Но затем один проницательный молодой священник, сложив два и два, высказал догадку, что открывшаяся пещера была не чем иным, как убежищем юной отшельницы Эрманы, а баррио Бато и есть Лакан Бато, упоминавшееся в анналах.
Предметы, найденные в пещере, по всей видимости, подтверждали его выводы. Четки были не карманные, современного образца, — они выглядели как веревка с нанизанными на нее черными деревянными бусинами, достаточно длинная, чтобы носить ее как пояс; многохвостный же бич во времена Эрманы, несомненно, служил кающимся для умерщвления плоти.
Прозрения молодого священника скоро нашли поддержку у ученых, согласившихся, что это действительно не что иное, как пропавшая пещера Лакан Бато, а найденные в ней предметы либо оставлены были Эрманой, когда она отказалась от затворничества ради служения жителям столицы, либо собраны там как музейные реликвии после ее смерти, когда пещера стала местом паломничества. Манильская архиепископальная кафедра в свою очередь высказала мнение, что пещера «подлинная» — там проходили отрочество и юность Эрманы.
Толпы на берегу тут же удвоились за счет благочестивых прихожан, а когда поползли слухи о чудесных исцелениях в пещере святой Эрманы, и вовсе превратились в огромные скопления народа. Врачей попросили исследовать факты исцеления; они отвергли большинство их как проявления истерической галлюцинации, однако были поставлены в тупик двумя-тремя случаями, при которых органические повреждения были, казалось, исцелены мгновенно и полностью. Молодой священник, первым идентифицировавший пещеру, получил разрешение отправлять там службы, чтобы удерживать хоть в каком-то русле религиозное рвение толпы. Внутреннюю пещеру отгородили веревками, назначив ей быть святая святых, где каменный стол служил алтарем; паломники же поклонялись во внешней пещере — и поклонение их стало еще более истовым, когда открылись новые «чудеса»: лепестки роз начали вдруг дождем сыпаться из внутренней пещеры на склоненные головы. Это случалось несколько раз в тот самый момент, когда священник воздевал к небу, показывая толпе, реликвии Эрманы — ее четки и бич.
Тем временем все настойчивее становились требования официального расследования церковью жизни Эрманы и происшествий в святой пещере с целью определить, не достойна ли она быть объявлена праведницей и причислена к лику блаженных. Началось даже движение за канонизацию ее как первой туземной святой Филиппин — хотя, разумеется, рвение верующих ничуть не ускорило действий церкви.
Не успели, однако, церковные круги приступить к предварительному изучению этого вопроса, как разразился скандал, запятнавший репутацию пещеры, которую уже стали называть священной.
Тот самый журналист, что положил начало культу Эрманы своим эссе о богомольных «беатах», теперь поставил его под сомнение новыми, поистине скандальными открытиями. Пещера, утверждал он, действительно священная, и была она священной еще задолго до прихода христианства — но только как святилище духов, анито, которым мы поклонялись во времена язычества. Первоначально капище, где язычники приносили жертвы богине природных сил и плодородия, она осталась им и в христианские времена. Таким образом, когда Эрмана стала отшельницей, люди, скорее всего, отождествили ее со жрицей старого культа или даже с самой богиней, и как раз по этой причине местный священник заставил ее покинуть пещеру, ибо сохранились свидетельства, что она ушла из нее не по своей воле — ее выдворили насильно. Можно также допустить, что она была отнюдь не слепой продолжательницей старого культа, чем и объясняется изначальная враждебность к ней со стороны церкви и города; преодолеть же эту враждебность ей удалось продуманной демонстрацией власти над оккультными силами, подчинявшимися языческой прорицательнице.
Непочтительный журналист поднял два тревожных вопроса. Если пещера, о которой идет речь, — христианская святыня, то почему в прошлом власти предпринимали столь энергичные меры, стремясь уничтожить ее, почему возводили над нею насыпи одну за другой? И если Эрмана была христианской святой, то откуда эти настойчивые усилия стереть ее из памяти людской, похожие на организованный заговор молчания — столь успешный, что после XVIII века всякие упоминания о ней прекращаются, будто она никогда и не появлялась на свет?