— Конечно, согласны, — ответил Зигрист, — каждый из нас будет подчиняться твоим приказаниям. Мы будем бороться, Лейхтвейс, а если нужно будет, то сумеем и умереть.
— Я знал это заранее, — произнес Лейхтвейс, — а теперь, друзья мои, сядем за стол и позавтракаем как ни в чем не бывало назло герцогу Нассаускому и любимцу его, графу Сандору Батьяни.
Спустя несколько минут был подан кофе, хлеб, испеченный Лорой и Елизаветой, свежее масло, холодная дичь и яйца. Во время завтрака разговор, конечно, шел исключительно о предстоящей опасности и о том таинственном способе, каким было доставлено в пещеру предостережение. Никто не знал, кто принес эту бумагу, кто знал о существовании самой пещеры и каким образом таинственный незнакомец ночью сумел проникнуть сюда, так как обычный выход на ночь всегда закрывался толстой железной плитой на крюках.
Бруно осмотрел плиту: она, как и крюки, была в полной исправности, так что сверху никто не мог проникнуть в пещеру. В стенах пещеры, правда, имелись щели и расселины, но через них никак нельзя было выйти наружу. Но не мог же таинственный незнакомец вынырнуть из-под земли. Однако все отлично помнили, что накануне вечером бумаги на столе не было. Появление ее представлялось совершенно неразрешимой загадкой. Конечно, ее принес живой человек, так как разбойники не верили в привидения и призраки, будто бы вмешивающиеся в людские дела.
— Не подлежит сомнению, — сказал Лейхтвейс, — что этот человек, которому мы обязаны этим предостережением, часто бывает при дворе, так как бумага подписана собственноручно графом Батьяни, хотя основанием для составления ее послужило, несомненно, пари. Быть может, пари это было заключено только с тем, чтобы заставить графа письменно изложить свое намерение? Но между кем же заключено это пари? С одной стороны граф Сандор Батьяни, с другой таинственный некто. Но не Батьяни же предостерег нас, так как все его стремления направлены к тому, чтобы погубить нас. Другой был будто бы придворный шут, бедный горбатый урод Фаризант. Но ведь об этом смешно и подумать. Шут этот постоянно только потешался над окружающими, Лора отлично помнит его и знает, что он почти не способен разумно мыслить. Нет, не от него исходило это предостережение. Но если не от него, то от кого же?
Разбойники были в полном недоумении и в конце концов заявили, что ровно ничего не понимают в этом деле.
Лейхтвейс и Лора переглянулись.
Они знали, что предостережение, без которого они погибли бы бесповоротно, было доставлено тем, имени которого они не знали и кого они называли лишь «таинственным незнакомцем». Какие же побуждения заставляли этого незнакомца появляться время от времени в пещере? Что побудило его оказать разбойникам столь ценную услугу?
Ни Лейхтвейс, ни Лора не могли ответить на эти вопросы. Они решили пока не говорить своим товарищам о таинственном незнакомце, а предоставить времени решить этот вопрос, являвшийся для них самой загадочной тайной.
Глава 32
ВЕРБОВЩИКИ
В то время как только что описанные нами события происходили в пещере Лейхтвейса, в Европе всюду царило страшное оживление. Как и в пещере, всюду шли спешные приготовления к встрече с врагом. Как и там, по всей Европе днем и ночью кипела неутомимая деятельность. Это была та же картина, но только в более крупном масштабе. Вся Европа кипела, как в котле. Повсюду ожидали войну. На биржах ценности сильно упали, так как все имевшие бумаги стремились обменять их на наличные золото или серебро. На оружейных заводах днем и ночью шла беспрерывная работа, в канцеляриях чиновники засиживались до поздней ночи и сотни тысяч рук трудились без устали.
Все это делалось не во имя мирного преуспевания, не для науки или искусства, а для того, чтобы подготовить нечто ужасное — войну. Призрак войны грозно носился над Европой, жадно выискивая те места, где он мог бы накосить больше всего жертв. Невидимыми знаками клеймил он те дома, которым суждено было обратиться в груду пепла, рассыпал проклятия на поля и нивы, которым суждено было быть разоренными, побитыми и увлажненными человеческой кровью.
Все давно уже знали, что Марии Терезии удалось заключить союз с Францией и Россией против Пруссии. Маркграфы Бранденбургские сделались слишком сильны за последнее время. Союзные державы собирались унизить того, кто носил прусскую корону, и отнять у него лавры, которые он стяжал на полях битв и в дипломатическом искусстве.
В венском своем дворце Мария Терезия днем и ночью оплакивала утрату дорогой Силезии. «Прусский грабитель», как она обыкновенно называла Фридриха, похитил у нее самую дорогую жемчужину ее короны и присвоил себе. Он отнял у нее цветущую Силезию с ее необозримыми полями, ее богатым сельским хозяйством, рудниками и судоходными реками. Но она не хотела мириться с этой утратой. Она поборола свое женское самолюбие и решилась написать любовнице короля Людовика XV письмо, начинавшееся с обращения «Моя дорогая кузина» и заканчивавшееся просьбой помочь ей в борьбе с прусским королем.
В Россию она тоже обратилась с просьбой и заключила союз с Екатериной I.
— Бабы на меня ополчились, — писал в то время Фридрих Великий, имея в виду Марию Терезию, Помпадур и Екатерину.
И действительно, у него было достаточно оснований бояться этого союза; с одними австрийцами уже нелегко справиться, так как им оказывали горячее содействие венгры. А теперь приходилось еще защищать Рейнскую границу против вторжения французов и, кроме того, выставить армию против России, готовой послать в бой полчища азиатских дикарей.
Всякий другой на месте Фридриха пришел бы в отчаяние. Нужна была исполинская сила воли для того, чтобы не отказаться от мысли о сопротивлении и надеяться на победу.
Но Фридрих обладал такой исполинской волей. Зная, что борьба неизбежна, он сам начал ее. Война еще не была объявлена, державы еще обменивались обычными дипломатическими нотами, а искра пожара уже тлела, фитиль был уже зажжен, и вот-вот должен был произойти взрыв. Фридрих вооружился и торопливо создавал новые войска. При этом он, конечно, не всегда мог пользоваться законными средствами: приходилось брать солдат повсюду, где только можно было. Король разослал вербовщиков, которым было приказано во что бы то ни стало набрать солдат.
Для всякого, кто был здоров телом, молод и силен, настало тяжелое время. Если вербовщикам не удавалось достигнуть успеха деньгами, они пускали в ход силу, нисколько не считаясь с законами. Они отбирали сыновей у родителей, даже бывали случаи, что они заставляли молодых, здоровых священников идти в армию.
Трудно сказать, были ли известны королю подобные случаи самоуправства, но во всяком случае он не одобрил бы образа действия многих своих офицеров-вербовщиков. Эти офицеры не довольствовались тем, что заставляли идти под ружье подданных своего государя, — так как тогда дела их были бы крайне плохи, ибо в самой Пруссии почти уже не было свободной молодежи, — они отправлялись далеко за пределы своей страны и вербовали солдат в соседних государствах.
Вскоре дошло до того, что иноземные правительства приняли строжайшие меры против вербовщиков. Когда случалось изловить такого офицера-вербовщика, то его без всякого суда вешали, и даже заступничество прусского короля в таких случаях не помогало.