Входная дверь была открыта, вся в тенях от очага и отблесках факелов. Бьярни остановился у порога и заглянул внутрь.
Лучи заходящего солнца, пробивались сквозь узкие роговые окна под крышей, смешивались с пламенем очага и освещали комнату. Все в ней было неторопливо, без суеты. Одна женщина работала за ткацким станком у окна, где было еще светло, и две девочки пряли неподалеку. Другая переворачивала плоские овсяные лепешки на печном камне, и волосы падали на ее разгоряченное лицо. А самая старшая женщина, с более крупными и красивыми чертами лица, чем у остальных, сидела на низком резном стуле у огня и зашивала прореху на плече огромной красной накидки на подкладке из волчьей шкуры. Сама она была одета в богатое темно-зеленое, почти черное платье, украшенное вышитым золотом воротником, и две прекрасные пятнистые гончие лежали у ее ног, в складках платья. Она склонила голову над работой; волосы ее, собранные в пучок, как у поселянок, наверное, в молодости были иссиня-черными, а теперь будто кто-то осыпал их пеплом.
Несложно угадать, кто из них леди Од; Мудрая Од, которая когда-то была супругой короля Олафа Белого из Дублина. Ее выдавало богатое платье и то, что она сидела на единственном стуле в комнате. Но Бьярни, стоя на пороге и заглядывая внутрь, почувствовал, что узнал бы ее среди множества женщин в таких же платьях и на таких же стульях.
Стрекот веретена и ленивый разговор женщин смолкли, и собаки глухо заворчали. В ответ Бьярни почувствовал почти беззвучное рычание у своей ноги и легонько дернул Хунина за поводок. Только собачьего боя ему сейчас не хватало.
— Тихо, Виг! Тихо, Аса! — произнес голос, слишком низкий для женского. Леди Од подняла голову, и Бьярни встретился взглядом с самыми темными глазами, какие он когда-либо видел, немного раскосыми, на состарившемся и все еще прекрасном широком лице. Говорили, что в жилах леди Од течет кровь народов с дальнего севера, и, наверное, в этом источник ее мудрости…
— Заходи, чужестранец, и скажи, что привело тебя.
И, удерживая Хунина за ошейник, Бьярни вошел в просторную комнату и встал рядом с очагом.
— Госпожа, я Бьярни с корабля Хериольфа Купца, который стоит сейчас в вашей гавани. Мне сказали, что здесь я найду того, кто владеет знаниями и настолько добр, чтобы вылечить рану на лапе моего пса, которую он получил пять дней назад, — он с тревогой посмотрел на нее. — Это хороший пес, он дорог мне.
— Как и большинство собак тем, кто их любит, — ответила леди Од и погладила голову пятнистой гончей. Затем она повернулась к женщине за ткацким станком:
— Мергуд, оставь работу, тут понадобится твое врачевание.
Женщина выпустила из рук челнок и подошла к очагу, опустившись на колени рядом с Хунином.
— Покажи-ка мне, — сказала она с легким напевным акцентом, выдававшим чужестранку.
Бьярни держал Хунина за ошейник, с тревогой наблюдая, как она достала из-за пояса небольшой нож и разрезала перепачканные тряпки на лапе пса. Хунин заскулил и хотел отдернуть лапу, но даже не пытался укусить, словно зная, что ему не причинят вреда.
Когда последние тряпки были сняты, Мергуд глубоко вздохнула при виде изуродованной лапы, красной и опухшей, с отвратительным мокрым месивом вместо двух средних пальцев. Она взяла Хунина за подбородок и притянула к себе, чтобы посмотреть ему в глаза:
— Боже мой, как тебе не повезло, — сказала она псу, а потом Бьярни, — держи его крепче, я принесу мазь.
Поднявшись, она исчезла за дверью, под разноцветной завесой, украшавшей стены комнаты.
К ее возвращению все остальные подошли ближе, чтобы посмотреть на пса. Трое детей тоже вошли в комнату, младшая все еще прижимала к себе полосатого котенка; и даже леди Од отложила шитье и наклонилась вперед, чтобы лучше видеть.
— Кто это сделал? — спросила она, когда Мергуд снова опустилась на колени, положив на пол целебные снадобья. Она взяла кувшин с водой, и стала промывать ноющую рану Хунина.
— Онунд Деревянная нога, — ответил Бьярни.