Вдруг гнев и бурный порыв, написанный на лице профессора, сменились неподдельной радостью и облегчением. Профессор увидел, как рабочие и студенты, осыпаемые ударами, прорвались через цепь полицейских и сжимали друг друга в объятиях. У профессора навернулись слезы. Он сжал руку жены и заторопился вперед, возбужденно повторяя:
— Соединились! Весь Китай должен так объединиться!
Вначале в колоннах была одна интеллигенция: студенты, учащиеся и небольшое количество профессоров и преподавателей. Однако страстные призывы и медленно летавшие в небе, словно хлопья снега, листовки, а также жестокость полиции изменили состав демонстрации. В ее ряды постепенно влились рабочие, лоточники, служащие, рикши, работники газет, молодые домашние хозяйки и даже демобилизованные солдаты. Они взяли знамя, переданное им студентами, и рука об руку с ними двигались на полицейских.
Дао-цзин шла в университетской колонне и поддерживала ослабевших. После очередного прорыва полицейской цепи связь с одной из групп демонстрантов нарушилась. Ван Сяо-янь и Ли Хуай-ин тоже куда-то исчезли. Были приняты срочные меры, и вскоре разрозненные колонны собрались воедино. Продвигаться приходилось медленно, но зато шли вперед все время.
Около почтамта Дао-цзин побледнела как полотно и чуть не упала. Ее поддержал шедший рядом студент.
— Что случилось? — удивленно спросил он.
— Ничего. Пройдет. Пошли скорее! — спокойно ответила Дао-цзин и двинулась дальше.
А случилось то, что Дао-цзин на ступеньках почтамта увидела знакомую фигуру. Ее словно ударило током: это был Юй Юн-цзэ! Безучастный, он стоял с каким-то мужчиной в европейском костюме и разговаривал с ним, показывая пальцем на демонстрантов. Их взгляды встретились. Дао-цзин показалось, что Юй Юн-цзэ злорадно посмотрел на ее свежие синяки и разбитый нос. Ее охватил гнев. Она еле удержалась на ногах. Но это было лишь мимолетной слабостью. Она вскоре успокоилась и, сдерживая озноб и бурное сердцебиение, вместе с массой людей, стекавшихся к Тяньцяо, гневно кричала:
— Долой японский империализм!
— Китайцы, вставайте на спасение Китая!
— Долой движение за «автономию»! Не допустим раздела страны!
— Долой гражданскую войну! Она угрожает существованию нации!
— Вставай, кто не хочет быть рабом!
Дао-цзин увидела впереди себя профессора Ван Хун-биня и его жену. Очки старого профессора были разбиты, а халат разорван. На запыленном лице виднелись следы крови. Однако он бодро шагал вперед, поддерживаемый женой.
«На одном полюсе священное горение, а на другом распутство и бесстыдство!» — мелькнуло в голове Дао-цзин: в кипящей толпе ей почудились Лу Цзя-чуань, Линь Хун, Чжао Юй-цин и Цзян Хуа — раненый и арестованный; откуда-то всплыло волчье обличье Ху Мэн-аня, опухшее и желтое лицо Дай Юя, холодные и глубоко запрятанные глаза Юй Юн-цзэ; потом их образы вытеснили расплеснувшееся людское море, отдаленные выстрелы, пролитая кровь, горячие песни… У Дао-цзин опять закружилась голова, и она чуть не упала. Ее поддержала под руку какая-то студентка. Они были незнакомы, но крепко обняли друг друга.
— Долой японский империализм!
— Люди, вооружайтесь! Организуйтесь!
— Китайский народ, подымайся на спасение родины!
Гремел и клокотал людской поток, неудержимо двигаясь вперед…
1951–1957 гг. Пекин
От автора
Эту книгу я писала с перерывами в течение шести лет. Закончив ее, я по-настоящему испытала огромную радость и облегчение. Я подумала: «Очевидно, многим людям знакомо это чувство. Что может быть лучше и радостней, как выполнить трудное задание, полученное от народа?» Откровенно говоря, для меня, человека уже немолодого, но автора начинающего, написать такой большой роман было нелегким делом. Мой опыт борьбы и способности к творчеству недостаточны; к тому же на протяжении многих лет я болела, и моя нервная система была расшатана. Однако что же вынудило меня написать этот роман? Какая сила заставила от начала и до конца семь раз переписывать написанное, вносить поправки, долгие дни сидеть над рукописью. Когда я вспоминаю об этом, у меня сильнее бьется сердце и со всей искренностью хочется рассказать читателям о пережитом.
Мое детство и юность прошли во мраке гоминдановского господства; я испытала гнет и притеснения, часто лишалась возможности учиться и работать. Такая жизнь была мне глубоко ненавистна и породила мечту когда-нибудь покончить с нею. В те беспросветные дни, когда я не знала, куда мне идти, счастье свело меня с партией. Это партия спасла меня, указав в минуту раздумья правильный путь и нарисовав прекрасное будущее человечества. Это партия вдохнула в меня настоящую жизнь, вселила смелость, придала силу, провела через длительную кровопролитную борьбу, сделав в итоге бойцом революции. Вот эти чувства и волнующие воспоминания и послужили источником для романа.