Выбрать главу

Salamandra P.V.V.
ПЕСНИ КАТОРГИ
Песни сибирских каторжан,
беглых и бродяг

Сборник В. Н. Гартевельда с приложением очерков

о каторжных и тюремных песнях и поэзии:

С. В. Максимова

Н. М. Ядринцева

В. М. Дорошевича

От составителя

Песни, собранные здесь, являются результатом моего путешествия по Сибири летом 1908 г., куда я ездил с целью записать песни каторжан, бродяг и инородцев Сибири. По этой части мною исследован весь Великий Сибирский Путь от Челябинска до Хайлара, а также и Тобольская губерния до реки Лойвы на севере, где начинаются самоедские поселения. О моем посещении сибирской каторги и о виденном мною там я меньше всего буду распространяться, так как до меня там побывали люди не только компетентные, но и гениальные, как Достоевский, и талантливые, как Чехов и Дорошевич (хотя последние не посетили сибирской каторги, а побывали только на Сахалине). Последний человек, который до меня, как посторонний, посетил сибирскую каторгу, был американец Кеннан. Книга его с описанием сибирской каторги наделала много шуму пятнадцать лет тому назад. За это время многое переменилось в сибирской каторге, и она значительно изменила свою физиономию. Я бы сказал, что нравы и режим стали мягче и гуманнее; по крайней мере, de jure. Этим я вовсе не хочу сказать, что каторга что-нибудь потеряла от своего ужаса: каторга не стала курортом… Главная перемена произошла в составе самих каторжан. В то время, когда Кеннан посетил каторгу, в состав каторжан входили одни уголовные; теперь же огромный процент каторжан составляют, так сказать, не уголовные. Песни последней категории каторжан, т.-е. политических, как бы ни были они интересны в бытовом отношении, в музыкальном отношении значения не имеют, так как мотивы их почти все заимствованы из западноевропейских песен. Я не буду говорить здесь о том, что я видел, а только о том, что я слышал, то есть, о песнях. Песни каторжан чрезвычайно разнообразны, и правду сказал мне один каторжанин тобольской каторги, бывший каких-либо песен, то везде получали ответ: «песнями не грешны, ваше благородие, никогда их не знали» и т. д. А когда мы вошли в камеру бессрочных сахалинцев (профессиональные убийцы и грабители), то один из них, глядя исподлобья, сказал нам: «Мы, ваше благородие, — хищные птицы. На воле и то не поем, а мясо клюем».

Но когда начальство уверило их, что им не только не будет наказания, а наоборот — благодарность, они мне пели, и я записывал!.. Пели мне хором и отдельными голосами.

Больше всего я записал песен в тобольской каторге, а так-же в Акатуевском округе. Меньше всего я записывал в Нерчинске. Рудники там свинцово-серебряные. Свинец ложится на легкие каторжников, что мало способствует пению вообще.

Самое сильное впечатление на меня произвели две песни: «Из Кремля, Кремля, крепка города» — эту песню мне пели три старика в богадельне в Тобольске (это были бывшие каторжники карийской каторги). Потрясающее впечатление также произвел на меня «Подкандальный марш».

Так как в тюрьме запрещены всякие музыкальные инструменты, то исполняется он на гребешках, с тихим пением хора и равномерными ударами кандалов.

Игру на гребешках ввели матросы с «Потемкина». У них во время этапа по Сибири был целый оркестр из своеобразных инструментов. Во время марша хор поет с закрытым ртом — получается нечто, замечательно похожее на стон: гребешки ехидно и насмешливо пищат, кандалы звенят холодным лязгом — картина, от которой мурашки бегают по спине. Марш этот — не для слабонервных, и на меня, слушавшего его в мрачной обстановке тобольской каторги, он произвел потрясающее впечатление. Трудно поверить, но один из надзирателей во время этого марша заплакал. «Под-кандальный марш» можно назвать гимном каторги.

Что меня приятно поразило во время нашего музыкального утра в тобольской каторге, помимо самих песен, это — исполнение.

Видно было, что хористы, обладающие к тому же хорошими голосами, пели с одушевлением, да и Мурайченко управлял хором с большим умением. И некоторые песни мне пришлось просить повторить, так как трудно было с одного раза верно записать их гармонию.

Чем дальше удаляешься к востоку, тем мотивы тюремных песен становятся более оригинальными, и в нерчинском и акатуевском округах есть уже песни, которые отдают якутскими и бурятскими мотивами, а к северу от Тобольска в мотивах этих уже звучит песня вотяков, заимствованная чуть ли не вполне.

Например, две песни: «Вслед за буйными ветрами» и «Ой, ты, тундра», слышанные мною от тобольских каторжан, я слышал потом в остяцкой юрте у остяка под фамилией «Телячья Нога».

Соприкосновение с инородцами отражается и на русских арестантских песнях, так что иной раз даже трудно установить тональность той или другой песни. Например, в песне: «На пути села родного» (тобольская каторга) запевало начинает песню с тональности ля бемоль мажор, хор подхватывает, и, к изумлению, вся песня кончается в си бемоль мажор. Запевало опять, каким-то чутьем, начинает второй куплет в ля бемоль мажор… Фокус, которого не проделает ни один оперный певец без посторонней помощи.

Гармонизация в русских арестантских песнях почти сплошь построена на церковный лад. Характерным признаком та-кой песни является пустая квинта, которой песня обычно кончается. Есть песни и юмористические, причем юмор хорошо передан и музыкой.

Очень интересный элемент я нашел в Нерчинске — это польский элемент. В 63-м году в Нерчинск было сослано около трех тысяч поляков, а между ними и вожди движения, как Видорт, Высоцкий, Бенчик и другие. Их, конечно, давно нет, но потомки их до сих пор около Нерчинска сохраняют обычаи, нравы, язык и религию предков. Песни их сохранились и поются нынешним поколением каторжников. Из этих песен записанная мною: «Кибель мой» является одною из выдающихся в моей коллекции.

Особенным родом людей в Сибири надо считать бродяг. От Челябинска до Владивостока вся Сибирь кишит ими. Типичный сибирский бродяга в большинстве случаев — каторжник и непременно уголовный, при этом обыкновенно из бессрочных, так как малосрочному каторжнику нет расчета бежать; а политический каторжник, если сбежит, то уж совсем сбежит и в Сибири, конечно, не останется.