Неизбежной стала плаха
И для нашего Царя.
В царстве грязи, в царстве страха
Он низвергнется с размаха,
В бездну с ужасом смотря.
Неизбежно. Слишком много
Влито крови в черноту.
Лгали нагло и убого.
Правда ждёт и правит строго,
Все движенья – на счету.
Карты с красною окраской
Поиграли – есть конец.
Мы закрыты красной сказкой,
Мы покрыты кровью вязкой,
Заглянули в багряне́ц.
Пики, черви, черви, пики,
Бубны, трефы – вся земля.
Долго в нас глушили крики,
Но проклятья многолики, –
Мы казнили Короля.
Мы казнили Королеву,
Соучастницу его.
Кто вулканному напеву
Крикнет «Будет!»? Взрыву, гневу
Кто уменьшит торжество?
Пики, черви, черви, пики
Замелькали, говоря.
Вопли мести грозны, дики.
Карт кровавых страшны лики.
Туз – Народ, и нет Царя.
Мольба
О, я молю тебя, родимый мой Народ,
Как этот ужас для тебя
Придёт, воистину придёт,
Ты пожалей её, и, Женщину любя,
Царицу не включай в жестоко-правый счёт.
Да, ты любил Царя, но ты его лишён,
И ты к Царю пошёл, но не было его.
Он только сказка, страшный сон,
Убийственный мертвец, он должен быть казнён.
Вампира – в гроб. Тут – страх, но мёртвое – мертво.
Раз воскресить нельзя, будь смертью смерть его.
Вампир да будет мёртв. В том ужас, но закон.
Но, мой Народ, да будет гнев,
Твой гнев, Славянский гнев, и жалости не чужд.
Во имя всех твоих скорбей, терзаний, нужд,
Во имя жён твоих и дев,
Загубленных, в веках, для них,
Кого отметил ты и мой звенящий стих,
Во имя той тоски, что ты века, не дни,
Терпел, до гробовой доски скорбя,
Народ родной, молю тебя,
Ты казнью Женщины себя не оскверни,
И тяжким молотом оплот тюрьмы дробя,
В час гнева и суда – ты милость вспомяни.
Тёмным
Вы меня заставляете ведать вражду,
Быть в гробу, быть во сне, жить в бреду,
Быть в тяжёлом угаре с закрытостью глаз,
И за то проклинаю я вас.
Отравители, страшен ваш синий угар,
Но на чары ответность есть чар.
Я вам дымное зеркало, мёртвой рукой,
Протяну и убью вас тоской.
Опрокину в зеркальность уродство теней,
Ваше страшное станет страшней.
В этом дымном затоне есть вещая власть,
Есть возможность безгласно проклясть.
Пусть вас множество, – имя моё Легион,
Он идёт, и горит небосклон.
Я здесь мёртвый лежу, ворожу, ворожу,
Тайну тайн никому не скажу.
Лик восставший
Я пройду через стены домов –
Я войду в сокровенность сердец –
Я восстал из священных гробов –
Я восстал, чтобы мстить, наконец, –
Я взлелеян кровавостью снов –
Я один мученический лик –
Я восстал из несчётных гробов –
Я возник – Я гляжу – Я возник –
Я хожу по изгибам умов –
Я крещу их багряным огнём –
Я ведун заклинательных слов –
Я убит – Мы убиты – Убьём –
Крылья
Уж более прощать нельзя,
Губить прощеньем дух не в силах.
Ведёт уклонная стезя,
И ветер носит длиннокрылых.
По той стезе идут ряды,
Ряды погубленных навеки.
Но причастились мы Звезды,
И мы растём, и ропщут реки.
И мы идём, и мы летим.
Как туча – тайные усилья.
Где враг? За ним! За ним! Мы мстим!
У нас есть крылья, крылья, крылья.
Двенадцатый час
Скоро двенадцатый час.
Дышат морозом узоры стекла.
Свечи, как блески неведомых глаз,
Молча колдуют. Сдвигается мгла.
Стынут глубинно и ждут зеркала.
Скоро двенадцатый час.
Взглянем ли мы без испуга на то,
Что наколдует нам льдяность зеркал?
Кто за спиной наклоняется? Что?
Прерванный пир и разбитый бокал.
Что-то мне шепчет: «Не то! О, не то!
Жди. И гляди. Есть в минутах – рассказ.
Нужно расслышать. Постой.
Ты наклонён над застывшей водой.
Зреет двенадцатый час.»
Вот проясняется льдяность глубин.
Город, воздвигнутый властной мечтой.
Город, с холодной его нищетой.
Сильные – вместе. Бессильный – один.
Слабые – вместе, но тяжестью льдин
Сильные их придавили, и лёд
Волосы поднял на нищих, куёт
Крышу над черепом. Снежность седин.
Тени свободные пляшут на льду.
Всё замутилось. Постой. Подожду.
Что это в небе? Вон там?